«Мне казалось, это так банально — играть принцессу...»

Александра Гавриш работает сурдопереводчиком на телеканале «Глас». А ещё переводит для не слышащих литургию в Свято-Троицком Ионинском монастыре. Саша рассказала, как в Ионинском придумали 600 новых слов, и почему ей не удалось посвятить куличи в свою первую Пасху.

— Как ты стала сурдопереводчиком?

— Дело в том, что у владыки Ионы бабушка и дедушка были глухими. И когда в Ионинский пришли неслышащие с предложением организовать православную общину, он их поддержал. Благословил открыть курсы жестового языка. Я прочитала об этих курсах в «Ионинском листке». Стало интересно. Нас там было пять человек. В конечном итоге осталась я одна.

— А куда остальные делись?

— Кто-то не смог ходить, у кого-то появились другие дела.

— Почему ты до конца доходила?

— Я близко жила. Мне было удобно (смеётся). Меня Катя Дятлова заприметила и сказала, что я буду переводить службы.

Она не могла никуда уехать, отдохнуть. Говорит: «Ну всё, я тебя оставляю», и на три недели уехала. Это было боевое крещение. Конечно, я переводила жутко. Не знаю, как они меня вытерпели. Первое, что сказали неслышащие, когда я перевела ектенью, — бывает хуже, но редко. Я тогда заикалась, краснела, забывала слова.

— Как можно заикаться, если ты не говоришь?

— Ты начинаешь показывать что-то, и всё — ступор. Забываешь слова, руки опускаются.

— Почему не бросила?

— Ты просто не знаешь Катю Дятлову (смеётся). Надо было совершенствоваться, идти дальше. Иначе я всё забыла бы. А зачем тогда училась?

— Существуют такие понятия, которые нельзя изобразить языком для глухих?

— Когда глухие только стали приходить в церковь, у них было всего несколько жестов — «батюшка», «храм», «святой». И всё. Не было таких понятий, как, например, благодать, епископ, Троица. И вот собрались Катя Дятлова, Наталья Васильевна Иванюшева, Денис Заварицкий из Санкт-Петербурга и наши глухие — и придумали, как это всё обозначить. Всего около 600 слов, с помощью которых можно описать, что происходит на службе, что есть в Церкви.

— Деньги какие-то тебе платят за перевод службы?

— Нет. Это же в Церкви. Это служение.

— В какой момент пришло ощущение, что это твоё дело, что это надолго?

— Наверное, когда я стала работать на телевидении, на телеканале «Глас». Когда я переводила в церкви, у меня был ограниченный словарный запас. На телевидении он сильно расширился. Я стала глубже узнавать язык и поняла, что это очень интересно.

— Отдача чувствуется? Благодарят «слушатели»?

— Я просто чувствую, что они очень любят, не только меня — всех наших переводчиков. Это очень приятно, когда ты знаешь, что у тебя есть друзья, что о тебе кто-то молится.

— Молятся?

— Да, конечно. И за родителей моих.

— Откуда ты это знаешь?

— Мы же общаемся. Спрашивают, например, что у меня дома.

Я говорю — папа болеет. Они узнали имя. И молятся.

— Самый приятный случай за всю твою карьеру сурдопереводчика?

— У меня она коротка. Пока только 5 лет.

— А самый ужасный?

— Когда я только начинала работать на телевидении, я очень волновалась, часто сбивалась. Кто-то сказал тогда, что телевидение — это плевок в вечность: отсняли — и крутят, повторяют. Потом через пару лет посмотрела свою работу — не успеваю за темпом, неправильно показываю.

— Плевок в вечность?

— Да (смеётся).

— Было желание кем-то другим стать в детстве?

— Было. Я ходила в драматический кружок. Мы на праздники ездили по школам, показывали представления. Меня там даже считали звездой, я подавала большие надежды.

— Кого ты играла?

— Бабу-Ягу. Я не любила принцесс. Мне казалось, это так банально — играть принцессу. Играла Чебурашку, лемура, старуху Шапокляк.

А потом однажды поехала в лагерь, и появился страх сцены. Я начала бояться публики. Решила завязать с актёрской карьерой. Хотя очень долгое время думала, что буду поступать на актёрский.

Вообще, всё удивительно. Никогда бы не подумала, что буду работать с глухими, в церкви.

Я и в храм-то не ходила. Как-то друзья говорят: «Пошли на Пасху в церковь!» Я у мамы набрала корзиночку куличей, выхожу — стоит компания ребят, курят: «Ну, поехали на хату». — «Как на хату, мы же собрались в церковь?! Нет, надо пойти, принести домой освящённое».

И мы с другом пошли в храм. Как только зашли, я первым делом побежала на солею перед Царскими вратами и разложила все свои куличи — жду, когда будут освящать. Не знаю, как меня там бабушки не побили. Никто ничего не сказал — это просто удивительно. Если бы сделали замечание — а я человек очень гордый, обидчивый — я бы больше туда не пришла.

Подождала 5 минут — никого нет. Опять всё сложила в корзинку, отошла. Началась служба. Мы стояли с другом часа два, наверное, в самом центре храма. Все поют, радуются, а я думаю — чему они радуются? И когда уже будут святить?

Мы вышли, я так ничего и не посвятила. Потом поехали в гости. Там было всё жутко. Ни одной знакомой девочки, все мальчики «наклюканные». Мне стало страшно. Мы посидели минут 15, я говорю: «Поехали отсюда».

Потом мне этот друг звонит, говорит: «Давай встретимся, погуляем». Я говорю: «Нет, я иду на службу». — «Тебе что, той службы не хватило?»

— А как в Ионинский попала?

— Пришла на молодёжку. Сразу получила культурный шок.

— Это почему?

— Батюшки стоят и смеются. Тогда ещё молодёжка была маленькая, проводилась на улице, перед чайной. Чай наливали, варенье всем раздавали. Кто-то один готовил доклад.

— И ты стала регулярно посещать службу?

— Да.

— Зачем?

— Мне нравилось, как поют. Я не понимала слов, приходила, становилась у стеночки, закрывала глаза и слушала. Конечно, постепенно стала вникать в ход литургии.

В жизни какие-то события происходят, ты меняешься, растёшь. Появились друзья, мы начали ездить в детский дом в Ворзель. Спрашивала, как у них происходит духовный поиск.

— На твоём пути были какие-то испытания веры в Бога, в то, что Он не оставит?

— Конечно, были. Они и сейчас есть. Как в фильме «Орда», который на открытии фестиваля «Покров» показывали. Там священника пригласили в Орду — у хана заболела мать, нужно было её исцелить. Священник был чудотворец. Молится — и не может её исцелить, у неё глаза не открываются. И одну молитву уже прочитал, и вторую...

Татары его прогнали с позором, он жил на улице, работал в кочегарке.

Так и в жизни — ты что-то просишь, а тебе не даётся. Или наоборот — становится ещё хуже. И тут твоя вера проверяется.

— А ты думала о том, какова мера испытаний для каждого человека? Просишь чего-то — а тебе надо ждать ещё 10 лет. Такая мысль не пугала?

— Пугала. И сейчас пугает. Когда читаешь жития святых мучеников, думаешь — а если бы пришлось идти мучения? Я жутко боюсь. Бывают ситуации, когда просто нужно нести свой крест с терпением, а сил на это не хватает. И ужасаешься: а на что вообще у тебя хватает сил? Какова твоя вера?

— А чем закончилось в фильме?

— От этого священника отказался его ученик и принял ислам. Его всячески унижали. И когда он уже был при смерти (мне это напомнило книгу Иова, он прошёл все муки, как библейский герой), вышел из кочегарки на улицу и упал без сил. Долго не было дождя, а тут начался ливень. На следующее утро его находят лежащего в грязи — и все ему кланяются. Он не понимает — что такое? А это мама хана прозрела. Для меня это очень жизненно: если бы он пришёл и сразу исцелил — всё было бы так сладко, красиво — но не всегда так происходит в жизни.

Беседовал Александр Иваницкий