Герой безмолвствует (?)

— Почему вы так долго ничего не снимаете? — спросили известного режиссера.

— Я не вижу своего героя, — ответил тот.

«Что значит „не вижу“? Вы что ослепли?», — хочется крикнуть в ответ. «Вот сколько вокруг людей, неповторимых и прекрасных в своей повседневности!». Такова первая реакция. Потом наступает время «реакции № 2», которая может быть полной противоположностью первой.

Герой картины молчит, равно, как и герой фотографии, скульптуры и мозаичного панно. А герой киноленты должен разговаривать. Если речь его недостойна коллективной памяти, то фотографировать его можно, а снимать кино с ним, о нем, о таких, как он — нельзя. Серьезный режиссер уходит в тень не столько потому, что не видит, а потому, что не слышит своего героя. Или герой, подобно динозаврам вымер, или он онемел, или голос его наглухо перекрыт бытовым шумом.

Если бы персонажи многих известных живописных картин разлепили масляной краской нарисованные уста, посетители убежали бы с выставки. Через героя говорит художник, поскольку сам герой, вполне возможно, бессловесен. И чем более бессловесен натурщик, тем более современным считается искусство. Случись нам услышать речи «Любительницы абсента» или «Едоков картофеля», родилась бы в нашей душе высокая тоска, рожденная беспросветной бессмыслицей.

Искусство отражает мир. Кинематограф — самый заметный вид современного искусства, отражающего и изображающего мир. Секретарши, влюбленные в шефа; менты, сплетшиеся в схватке с преступностью, как новый Лаокоон, да закадровое «Буга-га» в комедийных сериалах, всего этого, согласитесь, мало, чтобы отразить многообразную современную жизнь с ее паденьями и взлетами. И массовый зритель порою сетует на то, что смотреть нечего. Массовый зритель ропщет порою на мэтров и говорит: «Подайте нам высокое искусство!» Но спроси его о точных критериях высокого искусства, и он ответит смутно. Он будет долго подбирать слова, тянуть паузу, жестикулировать. Он, наконец, скажет что-то. Но это «что-то» будет одна из авторских вариаций на слова, однажды сказанные Попандопуло: «Чтоб душа развернулась и опять свернулась». С более точными критериями трудно.

С ними должно быть трудно, потому что жизнь человеческая не имеет дна и до конца не вмещается в слово. Но все-таки надо разговаривать. Хорошее кино появляется тогда, когда в речи собеседника вдруг угадывается смысловое зерно будущего сценария. Живые корни литературы, надо думать, там же. Вся соль жизни в том, о чем мы думаем и о чем мы говорим.

Прислушаемся к нашим разговорам. Вспомним в главных чертах то, что нам уже пришлось услышать. Ведь через наш небольшой по размеру орган слуха, как сквозь игольное ушко, за годы жизни успели пролезть караваны груженых верблюдов. Груженых сплетнями, полезными знаниями, бесполезными знаниями, смысловым мусором и подлинными откровениями.

Нас ждут открытия. Нас ждет, быть может, стыд. Вначале простой человеческий стыд, а потом и тот, о котором сказано: «За всякое слово праздное...» Нас ожидает горечь смутного узнавания той истины, что все мы не таковы, какими быть должны.

Вот за прилавком в торговом зале две продавщицы, пока никто их не отвлек, о чем-то говорят друг с дружкой. Вы слышали подобные разговоры? Как думаете, есть в них нечто из разряда «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!» Подойдем к витрине и навострим ухо. Вдруг не ошибемся. А ошибемся — пойдем дальше.

Вот мужички на станции техобслуживания, сгрудились в кучку и что-то обсуждают, пока их авто — в руках у мастеров. Курят, поплевывают, похохатывают и разговаривают. Послушаем их тоже. Тронет за душу — запомним и запишем. Нет — дальше пойдем. Людей вокруг много и все разговаривают.

Так можно провести немало времени и выносить в недрах сознания некий шедевр. Или наоборот — попасть в заколдованный круг из секретарш, ментов и анекдотов. Не верю, что большие мастера не прикладывают ухо к груди площадей, «пароходных контор» и кухонь в отдельных квартирах. Прикладывают они ухо, ждут, ищут, за что зацепиться. И если неестественно долго молчат, может, ничего стоящего поймать не удается?

Так о чем же мы все-таки говорим и какие мысли вместе с морозным паром из наших уст поднимаются в небо?

Каждый ли из нас готов обстоятельно вести разговор на серьезные темы? Самый простой вопрос: что ты понял в жизни? Даже если тебе восемнадцать, в этом возрасте ты уже успел испытать достаточно боли и радости. Ты мог испытать любовь в родительском доме, дружбу, предательство. Мог сам быть предателем или нарушителем дружбы. Ты уже тосковал, ты уже пел и плакал. Ты чего-то ждешь от будущего и сам себе кажешься человеком довольно умудренным. Так расскажи об этом. А нет — напиши. Лет через десять прочтешь, и будет над чем улыбнуться по-доброму, будет возможность себя с собой сравнить.

Но ты скажешь: «Никто не выслушает меня. Кому я нужен со своими рассказами?»

Правильно. Такими мы и являемся. Мы не любим слушать других и сами с трудом подбираем слова для выражения внутреннего опыта. Но именно это и надо заметить, узнать, ибо это — опасный диагноз. Получается, что каждый человек интересен и потенциально богат внутренним содержанием. Но нет культурной среды, стимулирующей освоение собственного внутреннего мира. Поэтому хорошие люди, удаленные от смыслового ядра, вращаются по смысловой периферии жизни, говоря о ненужном, думая ненужное, потребляя ненужный культурный эрзац.

Каждый вечер города превращаются в море огоньков. Одни огоньки движутся — это фары едущих автомобилей. Некоторый пляшут, мигают, тухнут и загораются. Это — наружная реклама. Большинство огоньков бездвижны. Это окна квартир. Об этих огоньках пел поэт: «Город стреляет в ночь дробью огней».

Там, где горят огоньки, скорее всего слышны разговоры. Там человек говорит с человеком, или телевизор (компьютер) — с человеком. О чем эти разговоры?

Господи, Ты все знаешь и всех слышишь. Страшно подумать, сколько всего Тебе приходится выслушать ежедневно! Скажи нам, шепни нам, сколько в этом бескрайнем море ежедневно произносимых речей, слов действительно ценных и важных.

Сколько их? Шепни, намекни. Может, мы поумнеем.

Протоиерей Андрей Ткачев