Время разбрасывать гайки

Как прекрасны первые шаги воцерковления, первые месяцы, первый год жизни с обретенным смыслом... Особенно если это время молодости.

Кроме открытий в духовной реальности, ошеломляющего чувства Божия присутствия, потрясений от Евангелия и множества читаемых духовных книг, это еще и радость обретения новых друзей, общение с братьями и сестрами по вере.

Как посылаемых Богом мы принимаем людей, с которыми вместе мы делаем эти открытия, делимся книгами, вместе ездим в паломничества к святыням, переживаем и молимся друг за друга.

Да, и это общение не безоблачно, ранят чьи-то срывы и душевные драмы, мешают собственные сомнения; как и у всех, случаются ссоры и размолвки. Но выше этого — радость: как здорово, что все мы здесь... в Церкви Христовой.

Полтора-два десятка лет позади... И горько вспоминать те счастливые годы, потому к таким воспоминаниям неизбежно звучат фоном строчки Софии Парнок:

Сколько же вас тут на корню повалено,
Широко вокруг пролегла прогалина...

Нет, в иной мир ушли, слава Богу, пока еще немногие — прогалина пролегла по-другому. Кто из монашества, кто из священства, кто-то просто после семинарии, кто-то из постоянных и верных прихожан... ушли в никуда. Не в раскол, не в альтернативный духовный путь какой-нибудь. Просто в никуда.

Начинаем с женой вспоминать старых церковных друзей, и с ужасом понимаем, что тех, кто ушел, едва ли не больше, чем тех, кто остался в Церкви. И это не те, кто, зайдя в храм на минутку, испугался злых старух или разочаровался в мерседесистых попах.

Это люди, за плечами у которых годы церковной жизни, тома прочитанной литературы, у некоторых даже опыт соприкосновения с несомненными чудесами... Это и не разочаровавшиеся духовные чада какого-то одного батюшки; те, кого мы вспоминаем, глядя на «прогалину», живут в разных городах, и не все они знакомы между собой.

Причины у каждого свои.

С кем-то из ушедших из Церкви у нас сохранились дружеские отношения, пусть не такие тесные, как в прежние годы, но все-таки. С кем-то они угасли — мы никого не проклинали вслед, не запугивали небесными карами, и ни перед кем не закрывали дверь. Но многие сами сворачивают общение с теми, с кем распалось единство веры — им так легче. Не думаю, что это именно мне так «повезло» с друзьями, поскольку тема ухода из Церкви звучит с разных сторон с большой тревогой, поэтому имеет смысл говорить о явлении общецерковном. По крайней мере, в границах Русской Церкви.

Итак, причины у каждого свои. И все-таки размеры этой прогалины не могут не вызывать единый вопрос обо всех: почему.

Проще всего вспомнить строчку Высоцкого про то, что в церкви все не так. Но что именно не так? Сказать, что вообще «всё» — значит, признать, что Бога нет. Или что есть какой-то другой «высший разум», но не существует Крови Христовой, пролитой за наши грехи и преподаваемой нам в евхаристической Чаше. Но до такого отрицания мало кто доходит даже из уходящих.

Модное ныне объяснение, что причиной разочарования становятся грехи иерархов — политические ли, финансовые или еще какие — слишком плоско. Да, есть те, кто декларирует подобные темы в качестве причин ухода, но это во всех случаях есть «перевод стрелок». Тому, кто знает, что такое евхаристия, отказаться от Чаши Христовой в знак протеста против какой-нибудь ситуации в околоцерковно-политическом пространстве — безумие. Всегда есть причины глубже.

Пару лет назад был в блогах спор (с оттенком конфликта), вызвавший множество кругов по воде. Спор, собственно, ничем не разрешился (благо хоть разрешилась примирением его конфликтность), волны утихли постепенно. Игумен Петр Мещеринов писал много печального и верного о внутрицерковных проблемах, приводящих многих к отходу от Церкви.

Олеся Николаева на круглом столе в «Татьянином дне» высказалась о нераскаянных блудных грехах как о главной причине разрыва с православием уходящих. Вспыхнувший отец Петр отреагировал на это высказыванием, смысл которого сводился к тому, что лучше расцерковиться, чем так по-фарисейски думать.

Мне близки многие мысли уважаемого и любимого мной игумена Петра, и понятны его эмоции в этой ситуации, но в словах Олеси Александровны необязательно видеть осуждение и фарисейство. В любом случае, за этими словами стоит определенный опыт общения с людьми уходящими и ушедшими, просто не следует экстраполировать этот опыт вообще на всех, кто не остался в Церкви. Кстати, одну историю ухода, ни с какими блудными грехами не связанную, я расскажу во второй части этой «трилогии».

В каком-то смысле в том споре были правы обе стороны.

Как ни странно, наблюдениям Олеси не противоречат слова отца Петра о внутрицерковных проблемах как о причинах ухода людей из церкви. Да, кто-то не может разобраться со своей личной жизнью, для кого-то оказывается «бременем неудобоносимым» аскетичность сексуальной сферы в православной традиции, но это означает, что не сложилось у этих людей такое соединение с Божественной благодатью, которое дало бы и мотивацию, и помощь в обуздывании страстей.

Можно, конечно, осуждать их за слабость веры и порочность, но можно и вспомнить о том, что вера — от слышания. И, надо думать, не от слышания пустых слов (правильных по содержанию, но пустых в том смысле, что за ними нет подлинного опыта), а от восприятия — и не только через слова — опыта духовной жизни. И вот здесь вступает в силу правота другой стороны. Ушедшим — неважно, в блуд или еще куда-то — не хватило той глубины духовного опыта, которая могла бы их удержать. Той глубины опыта, которую они могли бы воспринять из общения со старшими братьями по вере.

Несколько лет назад «Фома» опубликовал мою статью о «Сталкере» Тарковского. Смысл статьи сводился к трактовке «Зоны» как духовной реальности, пространства духовной жизни. Сталкер — пастырь.

На случай, ежели кому-нибудь из читающих не знаком фильм, поясню: Зона — некое пространство, в котором происходят вещи непонятные и зачастую смертельно опасные; посреди Зоны в некоем здании есть Комната, исполняющая самые важные сокровенные желания вошедших в нее.

Кадр из фильма А. Тарковского «Сталкер»

Зона тщательно ограждена, охраняема автоматчиками. Сталкер — «профессиональный» проводник, чей опыт и интуиция помогают другим персонажам передвигаться по смертельно опасной Зоне сложным кружным путем к Комнате. В пути он проверяет безопасность близлежащего пространства, следя за полетом кинутой гайки с привязанным к ней «хвостом» из бинта.

Так вот, церковное возрождение, начавшееся в перестроечное время, можно представить в варианте фантазии на тему «Сталкера». Как бы следующая серия.

В какой-то момент Зону решили сделать доступной для всех желающих. Ворота открыли, автоматчиков уволили.

Кто-то ржавым болтом, поднатужась, об рельсу ударил —
И как ринутся все в распрекрасную ту благодать...

(Высоцкий, «Райские яблоки»)

Фильм-то смотрели... А некоторые и не смотрели, а пересказ слышали. Но все знают, что в Зоне — Комната. Некоторые в сталкеры подались. Знают же, как бинтики к гаечкам привязывать — что еще нужно? Созвали желающих, пошли. А чего бояться?

Тот Сталкер, который в фильме, он только рассказывает страшилки про Зону, а на самом деле там все легко и спокойно, не зря Писатель говорил, что Сталкер просто цену себе набивает. Ну, кстати, и мы, подавшись в сталкеры, не лыком шиты цену себе набить. Еще некоторые решили без сталкеров обойтись вовсе — сами, мол, разберемся, а другие взялись бегать по Зоне от одного сталкера к другому, благо их полно развелось. Да только Зона настоящая оказалась. И она действительно калечит и убивает. Потому что в ней есть не только Комната.

Духовная реальность — это не только Бог, ангелы и святые. Это еще и бесы. К тому же никуда не девается и несовершенство человеческого сознания (по христианской антропологии, обусловленное падшим состоянием нашего естества), душевные болезни, страсти.

Молитва и аскеза в сочетании с гордостью плюс непонимание некоторых тонкостей духовной жизни — прелесть (состояние духовной прельщенности, а не то, что это слово означает в современном русском языке), состояние, когда вроде бы духовная жизнь приносит плоды, только это не те плоды. Не от Бога. Еще может быть молитва и вполне себе правильная, но чрезмерное духовное напряжение в течение длительного времени оказывается непосильным для человека, и, сорвавшись с этого напряжения, бывший молитвенник уходит в другую крайность — перестает молиться вовсе.

Еще может быть неправильное понимание смысла покаяния, когда человек вместо освобождения от груза грехов сгибается под тяжестью уныния, порожденного ощущением собственной безнадежной греховности. Еще есть бесчисленное множество всяких других ловушек, застряв в которых, человек так и не приходит к цели своей духовной жизни. В каких-то случаях результат — это переход в состояние теплохладности. Но может быть и маятник, качнувшийся в обратную сторону — в жесткое отрицание православия. Могут быть личные трагедии. Может быть душевный слом, приводящий к психической патологии.

Не всегда, конечно, вот так... В написанном Стругацкими сценарии «Сталкера» есть образ, который Тарковский не включил в фильм: Дорога Чистых Душ. (Может быть, Андрей Арсеньевич отказался от нее из-за названия, слишком прямолинейного для той замысловатой притчи?) Так вот, в нашем «продолжении» она есть. Кого-то Господь ведет по ней и без опытных сталкеров, и приводит к цели. А остальным просто слишком трудно расслышать Его голос...

Отвлечемся от киношных метафор в некий биографический очерк, а достоверны ли его детали, либо мной нафантазированы, уточнять не будем: желающие искать прототипов пусть считают, что все совпадения с реальностью случайны.

Я знаю — зажгутся костры...

В одном провинциальном городе в начале 90-х крестился хороший человек, плотно увлекавшийся экстрасенсорикой, астрологией и йогой. Не юный уже. С высшим образованием. Примерно через полгода после крещения решил, что надо бы как-то воцерковляться, читать духовную литературу, в храм ходить. Осознал свои заблуждения, покаялся. И понял, что лучше бы даже не просто ходить на службы, а устроиться при каком-нибудь храме — сторожем, например. Пришел, ему предложили заодно почитать на клиросе. Еще через полгода — иерейская хиротония, назначили клириком того же городского храма.

Время было такое, храмы открываются — служить некому, а тут человек взрослый, грамотный, без канонических препятствий — почему бы его не рукоположить. Тем паче, что он уже успел прочитать кучу святоотеческой литературы. Будучи человеком мистически одаренным и склонным к радикализму в своем духовном поиске, он приступил к правильным, как ему виделось по книгам, православной аскезе и глубокой молитве.

Советовался и с людьми опытными, конечно. Но больше времени уходило не на общение со старшими товарищами, а на руководство собственных духовных чад, которые появились в первые же недели его священства. Нивы-то побелели к жатве, и прихожане, особенно из молодежи, во множестве бродят как овцы, не имущие пастыря. А тут еще и времена последние по всем признакам — те, кто был знаком с околоцерковной средой 90-х, помнят этот апокалиптический угар, который сейчас остался достоянием небольших кучек маргиналов, а в те годы косил прихожан оптом.

В памяти много всего, связанного с духовными чадами этого батюшки... назовем его для загадочности отец Z. Что-то видено непосредственно, что-то известно понаслышке через третьи руки, всё собирать не будем. Продолжением сюжета пусть будет биография одной женщины, с которой мы в те годы сдружились. Назовем ее Ангелиной, сокращенно — Алей, а о настоящем ее имени умолчим.

Аля крестилась взрослой; между крещением и тем днем, когда назрела потребность исповедаться, прошло несколько лет. Но вот потребность назрела-таки. Пришла в ближайший храм, подошла к незнакомому священнику... И попала к нему в духовные чада, поскольку это и был недавно рукоположенный отец Z. Это было счастье! Попасть сразу к такому внимательному, чуткому и мудрому духовнику. Все батюшки вечно спешат, приходит неофит с готовностью впитывать наставления, а впитывать их неоткуда, потому что наставника, спешащего с требы на требу, поди поймай. А отец Z нянчится с приходящей молодежью, как мама родная.

А если еще учесть, что отец Z — человек весьма яркий, харизматичный, наделенный житейской мудростью и неординарным тонким юмором, по-настоящему искренний (говорю без иронии), жаждущие наставлений неофиты 90-х потянулись к нему в немалом числе. И когда батюшку начали переводить с прихода на приход по городам и весям обширной епархии, духовные чада ездили за ним, скорбя о гонениях, но еще больше перед лицом гонений сплотившись вокруг своего молитвенника. Впрочем, вернемся к Але.

Отец Z, цитируя Священное Писание и отцов, объяснил Але, что она должна полностью изменить свою жизнь ради Христа. Отказаться от всего мирского, к чему было привязано ее сердце. Особенно это важно потому, что очередные явления и видения, где-то кому-то явившиеся, не оставляют сомнений, что вот уже совсем близ есть при дверех.

Художница, она жгла свои рисунки во дворе своего домика. Фотоальбомы с кадрами своей молодости, своих веселых дружеских компаний. Пластинки, ведь рок-музыка — это совсем страшно. Виниловые диски Макаревича, Шевчука, БГ... Книги.

Трепетно любимый Алей детский писатель Владислав Крапивин был оторван от сердца и сожжен (не в буквальном смысле сам... но когда речь идет о произведениях, в которые писатель, художник, музыкант вкладывает пригоршнями содержание своего сердца, в каком-то смысле это есть сожжение его самого) по отдельному благословению батюшки Z, который сам когда-то, до крещения, ездил с Крапивиным общаться.

Я знаю, зажгутся костры
Спокойной рукою сестры.
А братья пойдут за дровами.
И даже добрейший из всех
Про путь мой, который лишь грех,
Недобрыми скажет словами...

(Это — начало малоизвестного стихотворения
преподобномученицы Марии Скобцовой)

Через пару лет Ангелина взялась болеть. Не исключено, что в этом сыграла свою роль аскетическая жизнь — суровое постничество, могла быть еще психосоматика от постоянного — на грани «крезы» (хотя нынешней Але видится, что далеко за гранью) ощущения духовной борьбы с окружающими темными силами. В монастыре, куда она ездила по благословению отца Z, ей однажды сказали, что она должна принять постриг. Времена последние, спасаться всем надо только в монашестве, а она еще и болеет много, вдруг помрёт.

Наличие 12-летней дочери препятствием не стало — мол, Бог поможет с воспитанием как-нибудь и без мамы. Тут нашлись мудрые духовные сестры, которые объяснили, что отказываться от предложенного пострига — это совсем страшно. Новопостриженная мать Ангелина (оставим, чтобы не путаться, героине нашего повествования то же имя и в качестве монашеского) в монастыре все-таки пробыла недолго, ее благословили временно вернуться в мир, дабы совмещать монашеский подвиг с воспитанием дочери.

Именно в это время мы с ней и стали общаться достаточно плотно, а познакомились примерно за полгода до пострига. Матушку ввергало в недоумение сочетание во мне церковности (служил псаломщиком в одном из пригородных храмов) с интересом к светской литературе, музыке... Захожу к ней после очередного пересмотра моего любимого «Сталкера» в кинотеатре, упоминаю об этом, и мать Ангелина восклицает: не могу понять, как тебе это удается — типа сходил, посмотрел, и все нормально.

По ее опыту, в результате такого тяжкого искушения бесы должны были меня расплющить в лепешку. Даже если не буквально, то как минимум на душевном уровне. А я тихо грустил, что мне еще далеко до той глубины духовной жизни, при которой невозможно пересматривать Тарковского или слушать Гребенщикова. Был даже период, когда под влиянием матушкиных рассказов про последние времена, в которые семьи создавать уже поздно, сам не на шутку задумался о постриге. Но если читатель еще помнит первые абзацы первой части, то он поймет, что монашество моё не сложилось. Да и времена постепенно оказались не до такой степени последние.

С годами, смотрю, из пограничного состояния матушка начала постепенно выходить, здравомыслия прибавилось. Еще она стала избегать общения как с отцом Z, так и с теми, кого он представлял ей в качестве духовных авторитетов. Тому способствовал ряд обстоятельств. Например, один почитаемый блаженный раб Божий, прозорливец и чудотворец, начал как-то совсем уж странно блажить.

Мать Ангелина долго объясняла странное поведение старца юродством, с помощью которого тот боролся с искушением человеческой славы. Но, видимо, слишком большим было искушение славы, и как-то радикально приходилось старцу юродствовать, так что у матушки объяснения этим странностям однажды иссякли. Были еще какие-то странные ситуации с кем-то из тех, кого она почитала для себя в качестве наставников, и в результате она решила ото всех авторитетов держаться подальше — голова, мол, целее будет.

Я было радовался, что больше не слышу от нее ничего ни про последние времена, ни про бесов, которые всюду нас окружают... Потом радоваться перестал, потому что начавшаяся эволюция матушкиного мировоззрения не остановилась на той точке, которая виделась трезвостью мне. Эволюция продолжилась дальше. И когда на первой седмице Великого поста, будучи проездом в нашем городе и заехав к нам домой, мать Ангелина посмотрела на мой постный обед и заявила: «То, что ты голодаешь, нужно не Богу, а твоему правящему архиерею, потому что голодные люди более управляемы», я понял, что наши с Алей взгляды расходятся гораздо сильнее, чем тогда, когда я удивлял ее своими походами на «Сталкера».

Нормальный, кстати, был обед. И не голодал я вовсе... Но было понятно, что обсуждать эту тему с Алей уже бессмысленно. Как и бессмысленно было еще через год отвечать на ее вопрос, почему я, человек вроде бы здравомыслящий, без шор и розовых очков, продолжаю быть священником Русской Православной Церкви. «Запомни, — сказала мне мать Ангелина, — хороших гестаповцев не бывает». Она уехала из России, сказав мне, что главная причина отъезда — это почти отсутствие православия в той стране, куда она едет. Меньше вокруг будет факторов, напоминающих о том периоде ее жизни, который она старается забыть. И там уж точно никто не заподозрит, что эта замечательная художница, вполне довольная жизнью, была когда-то монахиней. По ее просьбе я передал Владиславу Петровичу Крапивину письмо, в котором она рассказывала, как на том же самом месте, где когда-то горел костер из его книг, спустя 18 лет она жгла свою монашескую одежду и все остальное, что, как она выразилась, «было связано с ее несвободой».

Не получается у меня осуждать Ангелину. Потому что развитие этой истории произошло по одному из закономерных вариантов: если человека долго скручивать в пружину, есть вероятность, что когда-нибудь эта пружина с перехлёстом раскрутится. И отец Z искренне хотел как лучше. Душу полагал в молитве за духовных чад. И митрополита, его рукоположившего, тоже осуждать не хочу. А что ему было делать, когда люди идут в храм лавиной, а служить некому? Как ни мерзко звучит иной раз фраза «время было такое», здесь она исключительно кстати. Время было такое — кто-то ржавым болтом, поднатужась, об рельсу ударил...

Таким образом, вопрос «кто виноват», дабы не согрешить осуждением, отметаем. Остается вопрос «что делать». Точнее, два вопроса. Что делать, чтобы люди перестали уходить, и что делать по отношению к уже ушедшим. Да, я, наверное, дальше буду очевидные вещи говорить, но нельзя же оставить текст без выводов, остановившись на пепелище Алиных костров...

Не надо играть в церковь

Не претендую на формулирование глобальных, для всей Церкви, советов в стиле «как нам обустроить Россию». Дело неблагодарное, да и бессмысленное. Можно ограничиться пространством той делянки, которая дана каждому из нас, и поставить — и мне, и тем, кому мои мысли услышатся созвучными — перед собой вопрос: что делать именно здесь и сейчас? И клирикам, и мирянам.

Я бы себе ответил так: не играть в церковь. Учиться жить настоящей Церковью, настоящей молитвой. Но для этого действительно нужны настоящие проводники, без них разве что немногие осилят Дорогу Чистых Душ... И в этом продолжение ответа: не играть в сталкеров, и держаться подальше от играющих в них. От батюшек, у которых духовные чада произрастают уже во время служения ими сорокоуста. От тех, кто, спекулируя понятиями школы монашества, своих ведомых скручивает в пружину. Зона настоящая, и путь по ней по-настоящему непрост, а люди живые. Их не перепишешь, как персонажей сценария.

Но идти надо. И значит — искать. Искать, пусть очень немногих, но живых носителей опыта жизни во Христе. Искать осторожно, молясь, размышляя, анализируя. Находя, впитывать этот опыт, перестраивать свою жизнь по нему, учась сочетать осознанное послушание, свободу и ответственность в одном сосуде. Если не видно вокруг настоящих сталкеров — будем пытаться больше узнавать о тех, кто ушел из этого мира недавно, благо издано множество прекрасных книг... Но и не только из книг: у старцев, чьи кельи еще не успели остыть от их горячей молитвы, остались воспитанники. Преемники опыта, пусть не вошедшие еще в меру своих отцов, но хранящие на себе отблеск их света. Важно преемство живого опыта тех, в ком проявились плоды Духа в наше время, в той же реальности, в которой находимся мы. Чтобы не происходило построение духовной жизни по принципу «реконструкторов», созидающих псевдоправославие, как правило, в одной из двух крайностей: либо сектантство со спекуляциями на тему монашеского послушания, с нездоровым мистицизмом и эсхато-патологией (что было описано на примере отца Z), либо в формате полу-протестантских движений, адептам которых непонятны ни Оптина пустынь, ни блаженная Ксения, ни Силуан с услышанным им от Господа «держи ум свой во аде и не отчаивайся».

Да, лжестарцев гораздо больше, чем настоящих подвижников — спрос рождает предложение, к сожалению. Но наше время отличается от 90-х тем, что гораздо более доступна информация, позволяющая различать самозваных сталкеров и настоящих пастырей. Да и отрицательный опыт предыдущего поколения неофитов — в помощь тем, кто ищет опору сейчас. Ошибка — это не только принятие актера, играющего старца, за старца подлинного. Ошибки бывают и в общении с настоящими подвижниками.

Например, абсолютизация их опыта. Опасность сотворить кумира из своего наставника. Однако — повторюсь — важно общение именно с живыми носителями опыта. Потому что причастность к этому опыту осуществляется не только через усвоение информации. Это и помощь в вычесывании из собственной головы «насекомых». Это и просто присутствие... Вернее, не совсем просто, а молитвенное со-присутствие. Когда мы молимся вместе со старцем, и просим его молитв, помощь дается нам не менее важная, чем духовный совет. Последнее, кстати, относится и к посещению могил и келий почивших подвижников, поскольку в таком почитании тех, кто молится за нас перед небесным Престолом, тоже осуществляется молитвенная связь с ними.

И второй вопрос — о позиции по отношению к ушедшим. Короткий и главный ответ — любить.

Слишком распространенная ошибка, если не назвать это иначе: относить к тем, кто в наше время уходит от церковной жизни, слова апостола Иоанна (1-е послание, 2.19) «Они вышли от нас, но не были наши: ибо если бы они были наши, то остались бы с нами». Дурная манера читать Писание отдельными строчками, подгоняя их под свою правоту.

Во-первых, Иоанн говорит о тех, кого он называет антихристами; во-вторых, общины апостольского века все-таки отличались силой духа от современной церкви. Берем цитату из послания Иоанна чуть пошире: «Дети! последнее время. И как вы слышали, что придет антихрист, и теперь появилось много антихристов, то мы и познаём из того, что последнее время. Они вышли от нас, но не были наши: ибо если бы они были наши, то остались бы с нами; но они вышли, и через то открылось, что не все наши. Впрочем, вы имеете помазание от Святаго и знаете всё» (2.18-20).

Те, кто ушел из церкви, надломившись в попытках жить христианской жизнью в наше время — не антихристы. И под помазанием от Святого, в результате которого христиане, по идее, знают всё — подразумевается не нынешнее миропомазание, совершаемое при крещении. Мы — не те, мы не глаголем иными языками и не изгоняем бесов. А было бы в нас больше веры и любви, были бы видны в нас плоды Духа — меньше было бы поводов для печальных разговоров об ушедших из православия. Поэтому мы не имеем права на осуждение.

Необходимость ощущать ответственность за тех, кто был рядом с нами и ушел — это одна причина не осуждать. Другая вот в чем: осуждая, мы думаем — «уж я-то точно никогда». И не помним об апостоле Петре при этом. Впрочем, в самом первом слове, в коротком ответе — «любить» — уже содержится и неосуждение, и потребность в молитве за них, и то отношение, которое не даст ушедшим ощущать за спиной дверь, закрытую с нашей стороны. В нем же и стремление понять их, и смирение, с которым мы должны принять их обличения — в каких-то случаях словесное обличение нашей греховности, а в каких-то случаях молчаливое, сделанное самим фактом их ухода от нас. Для этого их надо, по крайней мере, услышать.

Этой мыслью я собирался завершить этот уже достаточно долгий поток сознания, но позвонил мне мой друг иеродиакон Пантелеимон (Королев), прочитавший черновик в «подзамочной» записи моего блога, и сказал: «Знаешь, чего у тебя там не хватает — в мыслях о том, что делать, чтобы люди не уходили из Церкви? Самого главного: любить надо не только ушедших, любить надо и тех, кто еще не ушел». Я поулыбался, потом подумал: а ведь эти слова могут звучать не лозунгом, а указанием вполне конкретного пути, если говорить не просто о необходимости вообще любить друг друга, а о созидании в Церкви пространства, где именно любить: о приходских общинах. Община как пространство любви...

Сама по себе общинность — не гарантия правильности построения церковной жизни. Упомянутые мной во втором абзаце этой главы две церковные крайности — «левая» и «правая» отличаются как раз стремлением к объединению в общины, но... Хорошо бы, чтобы объединение в общину не означало одновременного отделения от всей остальной Церкви. А от этого может сохранить только преемство опыта молитвы, причастность к духовной школе подвижников предыдущих поколений.

При этом Церковь — это не то, куда мы приходим или откуда уходим, не нечто «существующее независимо от нас и данное нам в ощущениях», как говорилось в марксистском определении материи. Церковь — это то, что мы созидаем. Вместе с Господом и святыми. Созидаем — или разрушаем. Это относится не только к церковным иерархам. Если каждый из нас является частью единого мистического Тела Христова, значит, откалывая от этого Тела частицу в виде себя, отпавшего грехом, мы разрушаем не только себя. Впрочем, это не моё открытие, об этом еще Павел писал: «страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены» (1 Кор 12.26).

Из двух взаимосвязанных путей созидания — созидания каждому себя, собственной христианской жизни, и созидания общинности (пусть даже пока не полнокровных приходских общин в тех местах, где это невозможно, но хотя бы малых духовных семей, объединяемых общим духовным опытом и молитвой друг за друга) — и складывается доступное для каждого из нас, и для каждого же необходимое — созидание Церкви.

Протоиерей Димитрий Струев

Источник