Протодиакону Андрею Кураеву, одному из самых известных православных миссионеров, исполняется 50 лет. Многие из тех, кому сейчас около тридцати, пришли в Церковь благодаря его лекциям и книгам. Правмир сердечно поздравляет отца Андрея и желает ему дальнейших успехов на миссионерском поприще. Сам же отец протодиакон утверждает, что свой путь не выбирал.

Рассказ первый, Об орудии производства

Андрей-первоклассник, 1969 год. Фото из личного архива протодиакона Андрея Кураева

В моем далеком нецерковном детстве я научился тому, что потом мне сильно помогло в церковной жизни. Читать и говорить.

Пару лет назад меня нашли одноклассники по школе, в которой я учился где-то в 6-7-м классе. И один мужик говорит: «Андрей, ты так много значил в моей жизни! Ты всю мою жизнь перевернул!» Я не понял: «Как я тебе в 6-м классе мог всю жизнь перевернуть?». По привычке я подумал про религиозное обращение, но в те годы я и сам был совершенно атеистическим теленком, похотливым подростком и не более того. А он говорит: «Ты был единственным в нашем классе, кто говорил на правильном русском языке. У тебя была литературная речь».

Я после этого на крыльях бежал домой, чтобы сказать отцу: «Пап, ты знаешь, что про тебя сказали?» — потому что всем ясно, что если ребенок в 7-м классе грамотно говорит, то это комплимент родителям.

И в семье же меня научили читать. Впрочем, к любимым книгам детства и юности я специально не возвращаюсь, чтобы их не разлюбить. Потому что опыт разлюбления у меня уже есть: в юности мне нравился Ницше; потом уже в христианском возрасте я взялся его перечитывать — и не смог. Не лезет никак.

Последний звонок, 1979 год. Фото из личного архива протодиакона Андрея Кураева

Рассказ второй, Как аспирант Кураев спас репутацию своих преподавателей

Философский факультет я не выбирал. Это семейная карма. Потому что отец — философ.

Не было и вопроса — МГУ или нет. Я еще совсем маленьким был, когда меня ставили на подоконник и спрашивали: «Андрюша, где будешь учиться?» Я показывал на МГУ — мы жили через дорогу на Университетском проспекте.

После университетской учебы меня могли просто оставить в аспирантуре на кафедре научного атеизма. Было приглашение и от кафедры эстетики — сразу на должность преподавателя. В 21 год стать преподавателем МГУ — это, конечно, было лестно. Но к этому времени мне уже было понятно, что мой путь идет в семинарию. Поэтому такой стремительный ракетно-карьерный взлет был не в моих интересах.

Из-за наличия слова «атеизм» в названии родной кафедры прямо с нее поступить в семинарию было невозможно. Надо было выждать и малость запутать следы. Поэтому я решил скоротать год или два в аспирантуре академического Института философии в секторе зарубежной философии.

Такой переход был важен и для того, чтобы для моих преподавателей было меньше дурных последствий. Чтобы, если кто-то будет дознаваться: «Как вы такого мерзавца воспитали?» — МГУ и Академия наук кивали друг на друга:«Мы-то нормально воспитали, это там испортили», — и напротив: «Да мы ни при чем, мы уже такого взяли».

Рассказ третий, Как не выбирать Церковь

Православную Церковь я выбрал именно, чтобы дальше не выбирать. Ещё будучи человеком неверующим, я для себя решил, что, если Бог и в самом деле есть, то я обращусь к традиционной религии: ведь не с меня же началась история, и я не могу быть первым, кто встретил Бога. Выше Евангелия на фоне других уже более-менее знакомых мне традиционных религий для меня уже тогда ничего не было. Поэтому ещё до крещения я понимал: если сказать бытию Творца «да», то дальше только христианская ортодоксия. И это при том, что моё детство прошло в католической Чехии, а мои знакомые, как и некоторые друзья родителей, увлекались йогой, теософией и т. д.

А дальше уже и в самом деле в моей жизни все само важно складывалось не по моим планам. И я этому радуюсь: много сил и нервов экономится при отказе от «планирования».

Недавно беседуем в одной священнической компании, и один священник, раза в два меня моложе, говорит:

— Отец Андрей, у меня столько проблем, что у меня уже больше седых волос, чем у вас.

Я отвечаю:

— Это потому, что ты неправильно себя ведёшь.

— А как я неправильно себя веду?

— Ты ведёшь как атеист.

— Почему это как атеист?

— Потому, что ты, как атеист, сам решаешь свои проблемы, вместо того, чтобы поступать, как я.

— А как вы поступаете?

— При возникновении у меня проблем я просто смотрю на небо и говорю: «Господи, Ты меня привёл в эту Патриархию — Ты с ней и разбирайся!».

Рассказ четвертый, О миссионерстве в семинарии и до нее

Миссионерствовать можно по-разному. Можно по-евангельски говорить с кровли, а можно и закрыв все двери и окна, как с Никодимом, один на один.

Первый миссионерский опыт — просто спор с глазу на глаз. После крещения я просто не мог не делиться тем смыслом, той радостью, которую нашёл.

Естественно, начиналось это еще до поступления в семинарию — в университете, с друзьями, ночью в общаге… Это были совсем не массовые встречи — один на один, и то далеко не с каждым. Одно из печальных последствий того, что я стал читать лекции — исчезновение этого первоначального формата. На штучную работу уже не осталось времени. Тогда же общение с одним человеком могло длиться годами, от встречи к встрече. И радостное примечание постепенных перемен в его взглядах и, в конце концов, в судьбе.

Потом миссионерские связи завязывались прямо на улице: в Лавре семинаристов зачастую останавливали группы экскурсантов, реагируя на наш китель: «Ой, вы семинарист?! Расскажите!»

Потом кто-то приезжал отдельно, чтобы продолжить беседу. Бывало и так, что спустя годы в каком-то городке подходили люди: «Отец Андрей, а вы меня не помните? Я в 1988 году с дочерью была в Лавре на экскурсии, и мы с вами спорили. А знаете, мы месяц назад крестились!»

А один из тогдашних моих юных экскурсантов-вопрошателей потом стал священником.

Рассказ пятый, Чем заняться ночью вне монастыря?

Эти встречи с «внешними», беседы и споры, помогали оставаться в семинарии. Там своих сложностей хватало. Например, было очень трудно понять атмосферу тотальной подозрительности. На лекциях нам говорили, что мы не должны осуждать, а в реальной жизни та же инспекция любой твой поступок, любое слово истолковывает в максимально предосудительном смысле.

С сокурсниками по семинарии (второй справа), 1987 год. Фото из личного архива протодиакона Андрея Кураева

Я помню, пробовал перед ректором заступиться за одного из исключаемых семинаристов. Владыка говорит:

— Доказано — он не ночевал.

Я говорю:

— Ну и что, что не ночевал? Это же не означает, что он в это время чем-то непристойным занимался.

— Нет, это означает именно это!

А у меня за плечами в университетские годы сколько таких ночей, когда я ночевал не дома, а в общаге, да еще и с девчонками. Мы просто до утра сидели компанией, философствовали, обсуждали что-то. И мне было очень странно, что именно в церковной среде почему-то предполагается, что единственное, чем можно заняться ночью за стенами монастыря — это секс.

Таких моментов было довольно много, они очень досаждали. Но когда затем я встречался с людьми из мира, с этими липнущими к нам экскурсантами, вступал с ними в дискуссии — я вновь понимал, ради чего я здесь.

Этот опыт помогает и сейчас. Когда вы слышите от людей Церкви, официальных или неофициальных, что-то, что вас смущает, вспомните, ради чего вы пришли. Вряд ли вы пришли в Церковь ради того, чтоб узнать, как относиться к Набокову или какие юбки носить. Поэтому если вы с кем-то из нас в каком-то из этих вопросов не согласны, то это не повод, чтобы уйти из Церкви.

Рассказ шестой, О пользе плохой репутации

Семинарские строгости, конечно, были тяжелы для недавнего вольнолюбивого аспиранта.

В 2008-м я гостил у батюшки — своего однокурсника. Сидим мы за чашкой не помню чего, но кажется, не чая, потому что дело было на Западной Украине. Бойцы вспоминают минувшие дни, и дело доходит до неизбежного: «А помнишь, у нас такая пьянка была?..» Я не помню. «Да как не помнишь?». Паки отрицаюся: «Не было меня там!». «Да ты чего? Да там все были!». И третие глаголю: «Я не был». «А, — вспоминает он, — конечно, тебя же стукачом считали».

Тут я взмолился: «Слава Тебе, Господи! Вот так иногда плохая репутация служит добрую службу».

Почему меня считали стукачом? Потому, что я вёл себя не по правилам. Например, я имел наглость заходить в преподавательский туалет. Я же не знал, что он только преподавательский. У нас в университете и в голову не могло бы придти, что есть какой-то отдельный туалет для преподавателей! Ну, а люди «системные», видя такие мои странности, делали вывод: раз он это может себе позволить, значит, он не так прост, как кажется…

Мелочь конечно, но и в ней виден контраст. Главное же отличие — в МГУ профессор в студенте, особенно в старшекурснике, видит своего будущего коллегу. В семинарии в те годы так относились к студентам только преподаватели, которые приезжали из Москвы (и мы их любили) — а у администраторов из монашествующих чаще встречалась вот эта давящая и подозревающая отчужденность…

Рассказ седьмой, Почему отец Андрей Кураев остался диаконом

Сначала я писал прошение ректору Академии «прошу Вас ходатайствовать перед Святейшим Патриархом о рукоположении меня в сан пресвитера». Так у нас принято в академии. Если сразу просишься в священники, то дистанция между дьяконской и пресвитерской хиротониями небольшая. В моем случае вообще предполагалось, что между ними будет лишь одна неделя…

Причем мне было предоставлено удивительное право: я мог выбрать епископа, который меня будет рукополагать.

Дело в том, что в ответ на мое прошение Ректор написал соответствующий рапорт Патриарху Пимену, тот благословил архиепископа Кирилла, председателя ОВЦС, обратиться к Румынскому Патриарху (я тогда учился в Румынии). В итоге румынский патриарх Феоктист мне говорит: «Ты у нас давно, нашу Церковь знаешь. Где и кем ты хочешь быть рукоположенным?»

И я тогда выдвинул идею, как сейчас понимаю — хамскую: «Можно, Ваше Святейшество, диаконскую хиротонию будете совершать Вы, а пресвитерскую — архиепископ Сучавский Пимен?».

Посвящение во диаконы, Бухарест, Патриарший собор, июль 1990 года. Слева — предстоятель румынской православной церкви патриарх Феоктист. Фото из личного архива протодиакона Андрея Кураева

То есть я предложил Патриарху совершить относительно «низшее» таинство, а довершить его более высоким таинством предложил другому епископу… У нас Патриарх диаконских хиротоний не совершает, только пресвитерские. Я тогда еще не знал таких тонкостей церковного протокола, но Патриарх Феоктист это спокойно воспринял и согласился.

А я в ту минуту думал не о протоколе, а о желаемом духовном родстве. Архиепископ Пимен до сих пор, слава Богу, жив. Это очень светлый, очень простой человек, настоящий монах. Старец-архиерей, духовный светоч в епископате Румынской Церкви. Мне хотелось к нему.

Диаконская хиротония была совершена в патриаршем соборе в Бухаресте, а затем я уехал в Буковину, в карпатские горы. Сорокоуст у меня был необычный: не в одном храме, а в разных монастырях. Они там стоят рядышком, пешком можно дойти. Красивейшие места!

И вот брожу я несколько дней по горам да монастырям вокруг Сучавы, и вдруг набредаю на непреодолимое ощущение: надо бы остановиться.

Позже мне не раз предлагали стать священником (в последний раз — года четыре назад). Но принятие священнического сана или женитьба — это такие безумные поступки, которые надо совершать в молодости. С каждым годом это все тяжелее сделать, потому что понимаешь последствия.

Подумывал о монашестве. Мне кажется, что православный юноша, который хотя бы пару месяцев не мечтал о монашестве — человек духовно не вполне здоровый.

Но сильнее оказалось ощущение, что это не мое. Что мне нужно быть где-то ближе к людям. Я не мог себе представить, как именно это должно выглядеть. Но было ощущение: «Подожди. Не принимай радикальных решений. Не отрывайся от книжек. Готовься».

Продолжение следует

Мария Сеньчукова

Источник