Или рассказ о том, как пятеро смелых учили старославянский язык

Канун Рождества 1989 года студентки третьего курса филологического факультета должны были провести в муках. 7 января им предстояла сдача дифференцированного зачёта по старославянскому языку самому строгому преподавателю кафедры, Соколовой Т. С. Никто не мог прорубить полынью этой мудрёной лингвистики — ни победительница всех школьных олимпиад Светочка Русакова, ни дочь профессора языкознания Аня Митрофанова, ни уж тем более две красотки — Маша и Даша, — случайно очутившиеся на филфаке по причине маленького конкурса в год поступления. Только отличница Вера Васина кое-что понимала в «юсах больших» и «юсах маленьких», но ей хотелось «5», а не «4». Эти пять девушек, таких разных и, в общем-то, не друживших между собой, кроме Маши и Даши, оказались сплочёнными одной бедой.

Вечером 6 января все пятеро стояли перед заснеженным корпусом филфака и ждали Люсю Жданову. Люся училась на пятом курсе, писала диплом о дифтонгах, собиралась в аспирантуру и являлась любимицей той самой Соколовой. На Люсю вышла профессорская дочка Митрофанова. Пятикурсница пообещала позаниматься с Аней накануне зачёта. Хитросплетениями судьбы остальные четыре девушки тоже попали в эту группу счастливиц. Конечно, за два часа разобраться в грамматике древнего языка невозможно. Но все пятеро знали, что следующим утром, увидев Соколову, Люся замолвит за всех пятерых словечко. Мол, хоть звёзд с неба не хватают, но такие прилежные, занимались вечером, практически ночью, со мной на кафедре.

Жданову знали на факультете все, включая вахтёршу, поэтому ключ дали без проблем. Два часа Люся пыталась вдолбить в эти хорошенькие головки то, к чему они, кажется, не были приспособлены изначально. Только в глазах отличницы Веры мелькал какой-то отблеск понимания, но Люся чётко видела, что это слабая «4», но уж никак не «5». Вера же, как сломавшийся проигрыватель, твердила: мне нужна повышенная стипендия.

Результатом консультации был зазубренный, но не понятый материал, замёрзшие в заледенелой аудитории носы и редкая книга в Люсиной сумке — знак благодарности от «великолепной» пятёрки. Книга была собственностью профессора Митрофанова, ничего не подозревавшего и пребывавшего в командировке. «Конечно, от папы влетит, но если зачёт будет в кармане, он смягчится», — резюмировала Митрофанова-младшая.

После уморительной консультации девушки вышли на улицу. Мело. Люся быстро скрылась в недрах общежития, предвкушая чтение новой книги, которая была для неё в ту волшебную ночь настоящим чудом. Горе-студентки стояли на морозе, понимая, что своими силами зачёт они не сдадут. Согревала лишь надежда на Люсино заступничество.

— Пойдёмте, чего стоять, завтра вставать рано. Пока домой доберёмся... — вяло проговорила Вера.

— Тебе хорошо, ты хоть что-то знаешь, в любом случае, сдашь. «Трояк» Соколова ставит всем, кто лекции посещал, — сказала с завистью Маша.

— Трояк?.. — с негодованием начала было Вера, но её оборвали на полуслове.

* * *

Девушки шли по заметённой и пустынной улице. Ёжились, инстинктивно жались друг к дружке. Идти предстояло долго: остановка далеко. А на ту близкую, куда они приезжали по утрам, рассчитывать уже было нельзя. Редкие прохожие удивлялись такой большой группе в столь поздний час и в столь жуткую погоду. Мести стало так, что не было видно ладони вытянутой руки. Только огни университетских общаг призывно подмигивали жёлтым.

Решили срезать путь. Казалось, неплохо знали район, а почему-то сбились с курса.

— Ой, вон, что ли, церковь, купол виднеется и крест, — вскрикнула Митрофанова.

— Давайте зайдём, погреемся, — предложила Русакова.

— А не выгонят? — спросила Даша.

— Да она закрыта, — ответила Маша, — кто в такое время туда пойдёт. И вообще, кто сейчас в церкви ходит? Вы знаете таких?

— У меня соседка ходит. Она не афиширует, но мы точно знаем. И постится, — сказала Вера.

— А что значит «постится»? Масло, что ли, постное пьёт? — спросила Маша.

— Ну, ты совсем тёмная, — сказала Митрофанова красавице и вкратце попыталась рассказать Маше о посте, смысл которого она и сама не особо понимала.

— Смотрите, а люди-то туда идут, — как-то весело заметила Даша.

— Девочки, и мы пойдём. Ну, так, просто, в рамках культурного обогащения. У нас, между прочим, с этого семестра мировая художественная культура начнётся. Вести будет папина знакомая — Зоя Павловна. Кстати, мировая тётка. Она про церкви рассказывает — закачаешься. Это мне папа говорил. У неё дед был священником. Его расстреляли в тридцать каком-то году. Ну, это когда всех расстреливали, — сказала Митрофанова, козыряя своим всеведением.

— И зачем расстреливали? Непонятно, — риторически, в пустоту, вопросила и сама себе ответила Вера.

— Девочки, а если кто узнает? Ну, там, в институте, например. Нас не отчислят? — спросила Русакова.

— Сейчас за такое не отчисляют. Вот раньше... Мне папа рассказывал, что их одногруппника отчислили за то, что он в универ Евангелие принёс. Потом он уехал куда-то и стал монахом.

— Ничего себе. А что, в наше время есть монахи?

— Конечно, есть. Причём даже жить могут не в монастыре, а в обычной квартире.

— Это как?

— А вот так — тайно. У папиных знакомых в Питере бабуля жила. Ну, жила себе и жила, в церковь ходила, мяса не ела. Ну, мало ли. Вон сейчас вегетарианство в моде. А потом, когда умерла — что началось! Попы съехались, да не абы какие, а монахи. Только не тайные, а явные, из Печор. И хоронили эту бабулю в специальных монашеских одеяниях. Она при жизни так никому ничего и не сказала, даже дочке родной. А вот по смерти и выяснилось. Папины знакомые, ну, родственники этой бабушки, — в шоке, но приятном. Потому как те монахи сказали, что она там будет их всех вымаливать.

— Где «там»? — выдавила из себя Вера, которая всё поняла, но решила уточнить, верит ли в это сама Митрофанова.

— Где-где... В загробном мире. Я вот лично верю, что он есть. Только вы никому ничего не говорите. Раз мы с вами оказались подружками по несчастью, то буду с вами откровенна, — с деланным спокойствием сказала Митрофанова, у которой от всех этих тем закружилась голова.

— Девочки, мне страшно, — сказала Даша.

— А меня тошнит и есть хочется, — промямлила Маша.

— Ладно, пошли в церковь. Хватит нюни распускать, красотки.

* * *

А люди всё шли и шли. Девочкам это показалось невероятным. Думали, будет поп да пара старух. Но тут были люди молодые, семейные. Даже дети. И все радостные.

— Девочки, а где мы станем? — спросила Русакова.

— Где-нибудь подальше от загробного мира, — думала пошутить Вера, но Митрофанова на неё шикнула.

Тут они услышали неоднократное: «С праздником!»

— Ах, голова я садовая, сегодня же Рождество! — сказала профессорская дочка. Поэтому и людей так много.

— Ну и попали мы в переплёт. Меня с милицией искать будут, — вымолвила Даша.

— Да ладно, постоим и уйдём, — сказала Вера.

— А мне кажется, так нельзя. Если зашли, то надо стоять до конца.

— До конца света? — не унималась со своим чёрным юмором Васина.

В притвор вошёл розовощёкий мужчина. Перекрестился. Казалось, все его знали. Он с кем-то целовался, кому-то жал руку. Девочки, увидев, что он крестится, вспомнили, что в храме, прежде всего, кажется, нужно делать именно это. И по команде Митрофановой хором, неумело перекрестились. Мужчина увидел это и улыбнулся.

— А это что за богомолки? Всех знаю, а этих девчат — нет. Вы откуда, снежные бабы? — весело выпалил он. У девушек, действительно, ещё не оттаял снег на пальто, и они были похожи на сказочных снегурок.

Все пятеро молчали. Митрофанова рассуждала так: «Даша сейчас в обморок упадёт; Машу, чего доброго, стошнит; а Вера, не дай Бог, опять по-чёрному съюморит. Надо брать дело в свои руки. Но здесь врать уж точно не стоит. Да и вообще, правду всегда говорить легче». И она начала. Студентки. Зачёт. Замёрзли. Пришли на огонёк...

— Да, мои вы умницы! Это Господь вас сюда привёл. Может, вы на свой факультет попали только для того, чтобы помучиться с этим, поверьте, прекрасным языком. Встретиться с... Люсей, замёрзнуть и прийти, наконец, в храм Божий. Не знаю, как сложатся ваши судьбы. Но встречу эту с Богом, с Церковью постарайтесь не забыть. Меня зовут Борис Сергеевич. Я певчий в этом храме. А по совместительству — заведующий кафедрой прикладной математики, но только другого института. К сожалению, не вашего.

Девушки стояли в ступоре. И было от чего. Верующий математик и предсказатель судьбы?..

— Вы идите, станьте вон там и попросите Бога о том, чего, как вам кажется, не достаёт в жизни. Смею надеяться, что это будут не деньги. Ну, в крайнем случае, зачёт. Только будьте честными перед собой и перед Ним, — сказал певчий доцент и ушёл на клирос.

Пятеро смелых встали слева, где им указали. Даже циничная Васина плакала, слушая праздничные песнопения. Старославянский язык она захотела полюбить раз и навсегда, о чём и просила Бога. Всю службу, конечно, не выстояли. Боялись, что родные забьют тревогу.

Поначалу шли молча. Потом Русакова сказала:

— Давайте это будет нашей страшной тайной.

— Ты боишься? — спросила Митрофанова, которая трусила сама, но виду не показывала.

— Нет, я не боюсь. И хоть завтра расскажу всем о том, что с нами произошло. Но это что-то такое сокровенное, что не хочется отдавать никому. И рассказывать тоже. Знаете, как о влюблённости — молчишь и сам себе боишься признаться.

Все с ней согласились. И Митрофанова первая. А Даша сказала:

— А я себе крестик куплю и буду носить его тайно, а когда в поликлинику или летом — буду снимать.

— Молодец, — поддержала её Маша, — а я вот вряд ли решусь.

— Жизнь покажет, — сказала Митрофанова, — помните, что математик сказал.

* * *

На следующий день зачёт сдали все. А Васина — даже на пятёрку. То ли Люся спротежировала, то ли вспышка веры в тот Рождественский сочельник была искренней, чистой, буквально детской. Шли домой довольные. Рождество светило морозным солнышком. Ночной метели как и не было. Девушкам казалось, что всё произошедшее с ними вчера было далёким сном. А Русакова вдруг сказала:

— Вы мне сейчас, конечно, не поверите, но я расскажу. Я, когда к подъезду подходила вчера, вдруг парня увидела в новогодней маске. Думаю, ничего себе, кто-то до сих пор от Нового года отойти не может, а мы тут с зачётами страдаем. А парень, пробегая мимо меня, маску снял, а там, клянусь, пустота. Мне страшно стало. «Пустой» парень убежал, смеясь, а я в подъезд войти боюсь. Тогда я стала представлять себе те иконы, ну, которые только что в церкви видела — и зашла домой. Дома мне, конечно, влетело. Я про «наше» молчок — мол, автобусы не ходили. Легла — уснуть не могу. Глаза закрою — парень тот. Скажу: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу», как в церкви пели, — он исчезнет. Потом валерьянки выпила и уснула. Чуть зачёт не проспала.

— А может, это дьявол был? — спросила, конечно, не кто иная, как Васина.

— Вера, ты опять? Мне сейчас плохо станет, — сказала Даша.

— А почему бы и не дьявол? — выпалила всезнающая Митрофанова. — Раз мы с вами решили верить в Бога, то в дьявола верить тоже придётся.

Все согласились с этим логическим утверждением. Только Даша спросила:

— А без дьявола можно обойтись?

— Нет, — отрезали все хором и продолжили путь.

— А давайте как-нибудь в церковь ещё раз сходим, — сказала вдруг профессорская дочь. Предложение вертелось у всех на устах, но рискнула произнести его только Аня. — Я, — продолжила она, — когда пришла вчера домой, полезла в отцовы книжки. Их у него много, причём не все по языку. Короче, сейчас, оказывается, Святки. И так будет продолжаться две недели до праздника Крещения. Вот тогда-то мы и пойдём в гости к Богу.

Юлия Чертова

Журнал «Отрок.ua»

Приобрести любой номер журнала