Если в Церкви “можно-нельзя” заслоняет “я тебя люблю” – это катастрофа

Как связаны благодарная старость и правильное детство? Почему не стоит умиляться на «благочестивого» прихожанина пяти лет? Как войти в послушание своему ребёнку? Об этом мы беседуем с протоиереем Алексием Уминским

Для чего человеку детство?

Человек не выбирает своего детства. Оно не связано с его свободным выбором и волей, но тем не менее детство осмысляется нами в течение всей жизни, более того, этому осмыслению нас учит Евангелие.

Господь говорит, чтобы мы «были как дети», что «если кто не обратится, и не станет как дитя – не войдёт в Царствие Небесное», «пустите детей приходить ко Мне» – все эти евангельские цитаты указывают, что детство – это особенный период, который человек должен уметь правильно осмыслить.

Детство – это тот период жизни человека, когда он оказывается, с одной стороны, очень беззащитным, с другой – гораздо более защищённым, чем ощущает себя взрослый. Ребёнок беззащитен в глазах взрослого, в глазах этого мира, потому что он неразумен, безопытен и так далее. Но наше детство – это самый защищённый период нашей жизни.

Конечно, есть страшно неблагополучное детство – не будем сейчас говорить о патологиях детства, которые всё чаще встречаются, становятся разрушением всей последующей жизни человека. Но если человек прожил настоящее, правильное, полное детство, если доверие не было разрушено в нём – защищённость следует из детского доверия: взрослым, миру, природе, – то в детстве человек ощущает своё бессмертие: он не понимает и не осознает, но находится в состоянии бессмертия.

Взрослые выработали своё отношение к смерти, а ребёнок её не знает и знать не хочет. Он о ней не знает именно потому, что очень похож на первородного Адама. Хотя, конечно, всё в природе уже искажено этим первородным грехом Адама, и смерть бывает в детском возрасте, но тем не менее это неосознаваемое, но онтологическое ощущение своего бессмертия присуще прежде всего детству.

Детство, если оно пережито как настоящее детство доверия, защищённости и бессмертия, как раз сохраняет человека в его дальнейшем узнавании Бога, в его личностной встрече со Христом. Потому что если в личностной вере человек этих вещей не сохранил, они были искажены, то и путь такого верующего человека будет очень сложным, запутанным, ошибочным.

Если Христос нас призывает обратиться в это детство, то не потому же, что мы хихикали и играли в куличики, не о безответственности или глупости детства идёт речь. Наверно, речь идёт частично и о том, что я сейчас сказал – о доверии, защищенности и ощущении бессмертия. Эти вещи, если их сохраняет человек, делают его человеком, без них человек не существует по-настоящему.

И к ним же человек возвращается в своей старости. Старость часто безобразна, потому что человек не сохранил своего детства. И человек в своей старости порой являет страшную карикатуру на самого себя. Потому что те пороки, которые он в своей взрослой жизни умел скрывать за хорошим поведением, внешней деятельностью, в старости выходят наружу, а человек не замечает их за собой.

Старческая сварливость, обидчивость, гордыня, жадность, злость, истеричность – очень много проявлений, которые в старом человеке вдруг вышли наружу, а всё хорошее куда-то скрылось – это и является той карикатурой не сохранившего детства человека.

А тот, кто детство сохранил, снова в него возвращается. В старости такой человек начинает уповать на Бога, мы видим небоязнь смерти у многих стариков, которые не впадают в отчаяние или истерику при приближающейся смерти. Всё это возвращается, если человек достойно прожил, сохранив в себе этого ребёнка.

Это явление редкое, но очень радостное, когда видишь таких светлых стариков, которые в себе это хранят, умеют терпеливо нести свои немощи, они очень благодарны всем, кто к ним приходит, не помнят зла, как дети.

Как научиться радоваться жизни?

Мы вообще не умеем радоваться. Радость даётся человеку не как какое-то временное явление. Апостол Павел говорит: «Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, о всём благодарите», – и все эти вещи оказываются взаимосвязаны. И молиться, и радоваться, и благодарить – это подвиг. Когда человек умеет обо всём благодарить, он не может не радоваться.

А благодарить – это значит держать своё сердце в напряжённом молитвенном состоянии, в связи с Богом.

Непрестанно молиться не значит непрестанно читать Иисусову молитву или по 15 акафистов в день, или ежедневно на службу ходить – не об этом речь. Это память о Боге, постоянное ощущение себя в руках Божьих, что бы с тобой ни произошло. Прийти к этому бывает непросто, но когда человек придёт к этому, то, разумеется, он будет радоваться.

Мы подменяем понятие «радость» понятием «веселие» – мы надрывно веселимся, а потом это веселие для нас оборачивается пустотой. Для нас тихо радоваться и благодарить Бога – очень непросто. Нам время от времени надо повеселиться, чтобы сбросить с себя гнёт напряжённых дней, усталости, дурных отношений с начальством или с самыми близкими людьми.

Для нас момент веселья – это момент забвения. Часто мы не ищем радости, мы ищем забвения. Поэтому мы и подменяем радость весельем. Веселье – дело хорошее, полезное, но когда оно становится суррогатом радости, то это уже неверно.

Признаком того, что это была не радость, а веселье, порой является опустошённость, когда мы долго не можем прийти в себя. Я не против новых годов, дней рождения, бурных отпусков – не хочу, чтобы кто-то подумал, что я ригористично отношусь к таким человеческим проявлениям. У нас в последнее время, к сожалению, очень мало человеческого в людях, часто мы становимся какими-то машинами. И всякое проявление человечности нашей – благо сегодня.

Но наша человечность порой осмысляется не как проявление чувственности – нормальной, хорошей чувственности, т.е. глубоких, настоящих чувств, – а скорее как наше биологическое бытие: мы – люди, потому что мы вкусно едим, можем выспаться, позагорать, покупаться в море – оторваться, как сейчас любят говорить. Это тоже всё человеческое, но это низшее, по сравнению с теми глубокими переживаниями, какими может нас эта жизнь обогатить, а мы их боимся.

Мы разучились чувствовать друг друга, разучились видеть, слышать, ощущать друг друга. Апостол Павел часто говорит такие слова: братья, в каждом из нас должны быть те же самые чувствия, как и в Иисусе Христе. Мы боимся чувствовать, а апостол, наоборот, призывает нас чувствовать, возвышать наши чувства: научиться так смотреть, как Господь смотрел; говорить, как Он говорил; слышать, обонять; осязать своими творческими руками, как это делал Господь – всё это очень важно.

Мы порой неправильно воспринимаем аскетику как борьбу с нашими чувствами, проводим неверную аналогию, что чувства и страсти – это одно и то же. Но это не одно и то же: страсти – это греховные навыки, страсти – это испорченный, искажённый человек. А чувства – это то, что неотъемлемо от нашего образа Божьего. А если мы боимся чувствовать, то лучше и не жить, как в песне известной: «Если вы не живёте, то вам и не умирать…»

Два подхода в воспитании: детей нужно холить или закалять?

Конечно, детей нужно баловать, как в любимом всеми фильме про Снежную королеву: тогда из детей вырастают настоящие разбойники (смеётся).

Это не два разных подхода: нужно и холить, нужно и закалять – всё в своё время.

Главный закон воспитания – это закон любви, закон понимания: любовь даёт понимание своего ребёнка. Ведь дети все разные. Одна из самых распространённых ошибок родителей – когда они начинают думать, что ребёнок – их собственность. И тогда они начинают лепить из ребёнка того, кого они хотели бы видеть, при этом самого ребёнка не видят. Либо они хотят сделать собственный клон, либо – как бывает у православных – сделать его по лекалу святого, о котором они прочли в житиях – мы знаем, как описывается обычно детство святого: с детишками он не играл, конфеток не ел, молился денно-нощно, носил на себе вериги с пяти лет, в среду и пятницу ничего не вкушал.

Или мы хотим сделать из ребёнка человека, который сегодня востребован, успешного. И если ребёнок в чём-то не успешен: в языках, физике, экономике, информатике, если он, как говорят, лузер в классе, то тогда его надо закалять, делать из него «настоящего мужчину», чтобы он умел постоять за себя.

При этом, делая из ребёнка «мужчину», мы не видим, что это – Бах, а не Капица, делаем из него то, чем он не является. Нам неинтересно, что задумал Господь – мой ребёнок, что хочу, то и делаю. Забываем о том, что он – мой только частично, а вообще-то он – Божий, Господь его мне вручил как некий дар, и я должен воспринять его с благодарностью, благоговением, быть очень внимательным к своему собственному ребёнку.

И если ребёнок становится заложником родительских амбиций – даже хороших и добрых, как в некоторых православных семьях – то он лишается этого самого детства. Его нагружают секциями, кружками, прочим, и оказывается, что ребёнка нет, а есть объект для манипуляций. Живой, но забитый, а что там было на самом деле – уже непонятно. Человек вырастает никем, и не может потом себя в жизни никак реализовать, потому что был объектом родительских экспериментов. Там не было любви, было только самолюбие и тщеславие родительское.

Этого бы избежать каждому родителю – так я бы посоветовал. Вглядеться, вслушаться в своего ребёнка, увидеть в нём Божий дар, услышать, что в нём настоящего, и так постепенно развивать его для Бога. Тогда может сложиться и радостное детство, и взаимопонимание с родителями в сложном подростковом возрасте – тогда будет ответ ребёнка. Его взросление, восприятие мира будут складываться правильным образом.

Тут нет гарантий, что кто-то избежит ошибок – ошибки будут всегда, просто их бояться не надо, ошибки можно исправлять. Но исправлять их можно тогда, когда ты понимаешь, что это ошибки, а когда ты уверен в своей полной правоте, тогда исправить всё очень сложно. Тогда будет непонимание: мы же хотели хорошего, делали всё, как полагается, по правилам и расписанию, а ребёнок хлопнул дверью и ушёл из дома в 14 лет.

Подросток уходит из Церкви: какова степень вины родителей?

Когда родители в воспитании ребёнка прибегают к опыту Церкви, к таинствам, к добрым книгам, которые они читают, к молитве – это, без всякого сомнения, величайшее благо.

Ошибка в том, что все эти вышесказанные вещи мыслятся порой как действующие сами по себе: если это будет, то есть гарантия, что всё сложится правильным образом. Хождение в храм, молитва, участие в таинствах становятся абсолютной обязанностью ребёнка с достаточно раннего времени.

При этом ребёнка могут заставлять читать молитвы, не задумываясь: а понимает ли ребёнок то, что читает? Что значит для него это прочитанное правило, что значит для ребёнка пост? Понимает ли он, зачем идёт к причастию? Понимаем ли мы, каково восьмилетнему ребёнку выстоять всю службу, что он будет чувствовать после этого?

Дети уже в раннем возрасте начинают некую манипулятивную игру с родителями: они некоторые вещи делают, чтобы понравиться родителям. Игра в православного мальчика или девочку – это любимая игра, потому что родители умилительнейшим образом реагируют на то, как ребёнок делает поклончик, как ребёнок поёт «Господи, поми-и-илуй!» вслед за хором, как он ставит свечку, как радостно причащается.

И вот эта реакция родителей для ребёнка является основной. Он не понимает, что происходит, он видит только атмосферу, внешние действия, слышит что-то такое особенное для него, не осознавая, что вообще происходит, в том плане, что родители обычно не утруждаются объяснить ребёнку, зачем это всё нужно. Поэтому и происходит эта игра, потому что ребёнок получает свою порцию любви, внимания, родительского одобрения, того, чего детям всегда очень не хватает.

А в какой-то момент ребёнок начинает взрослеть, начинает осмыслять, и уставать от всего этого, это ему уже не нужно, потому что он уже ищет одобрения не от родителей, а от своих одногодок, друзей. А там одобряются совсем иные вещи – ровно противоположные.

И у ребёнка начинаются две жизни: с одной стороны, он ещё играет в старую игру с родителями, которая называется «имитация православного поведения», и одновременно начинает играть в другую игру, в которой он приобретает свой микромир, свою компанию, друзей, в социальных сетях и так далее. Ему могут совершенно не нравиться те вещи, за которые он получает одобрение у своих сверстников, но тем не менее он не может этого не делать, потому что так делают все.

И опасность в том, что если ребёнка в детстве, например, родители перегрузили молитвенным правилом, смотря, чтобы он не баловался на литургии, не смотрел мультики или не съел котлетки, не дай Бог, – то будьте уверены, что ни один ребёнок не будет этого делать, потому что это ложь, ложная, имитационная игра самих родителей в православных родителей. Потому что сами эти родители в детстве так не жили, у них было другое детство, но они хотят сделать для своего ребёнка такое детство, о котором они прочитали или которое они придумали. Игра в то, чего нет.

Момент манипулятивной игры в семье потом переносится на отношения и с Богом: искажаются представления о Боге, о наших отношениях с Ним, а потом и с собственными детьми.

Здесь надо быть предельно осторожными, если мы хотим, чтобы ребёнок любил службу, то надо сделать так, чтобы ему было легко, радостно, беструдно. Если ребёнку необходимо готовиться к причастию, то одной маленькой молитвы достаточно, и ребёнку надо объяснить перед этим, зачем он это делает, и что у Бога просит. Надо объяснить смысл таинства причастия, причём не так, что «сладенькое съешь, и Боженька тебе хорошее пошлёт», а по-настоящему смысл таинства объяснить, не надо бояться, что дети – дураки. Что-то они поймут, что человек с Богом встречается, что Бог входит в его жизнь, что это очень важно для нашего спасения.

Ребёнок не может два часа простоять на литургии – взрослый не может. Дети приходят в храм и видят, что взрослые там разговаривают: как они сами могут не разговаривать в храме, если они не могут больше пяти минут внимания хранить – они ведь дети. Если кто-то этого не понимает, то это катастрофа для родителей.

Родители сами так часто устают от того, что ребёнок не может долго хранить внимание, что им проще включить мультик, чтобы ребёнком занимался телевизор, и от своих детей оторваться и отдохнуть, но почему-то хотят, чтобы на литургии дети стояли как свечки. Не будет этого, поэтому не надо ребёнка приводить на полную литургию: нужно смотреть, когда он устал, выйти с ним на улицу подышать: например, во время проповеди, или во время ектинии, если к началу пришли. Лучше приходить на литургию позже, постепенно увеличивая это время, чем приводить к началу, а потом удивляться, почему он не хочет причащаться.

С постами то же самое – это же ребёнок. Устав вообще написан для монахов, а не для мирян. Для взрослых монахов, которые выбрали свой путь сознательно.

Вопрос религиозного воспитания детей не может быть решён каким-то трафаретом. Кто делает по трафарету, тот на это и нарвётся, и ответственность будет полностью на родителях.

Ребёнок имеет право на ошибку?

Как раз именно ребёнок в максимальной степени имеет право на ошибку.

Мы в действительности не хотим, чтобы на наших ошибках они учились, потому что мы часто не осознаём своих ошибок. Мы можем просто увидеть потом, что он идёт по нашему пути, потому что ребёнок учится у папы с мамой, и учится не потому, что они его учат, а по тому, как они сами поступают, как они разговаривают друг с другом, со своими друзьями. Ребёнок очень болезненно реагирует на родительскую ложь. Можно учить ребёнка чему угодно хорошему, но всё будет бесполезно, если ты сам себе всё прощаешь.

Как дать подростку свободу, которая его не погубит?

Тут нет общих рекомендаций, абсолютно правильных решений. Надо учиться искать ответы на вопросы, которые ставит жизнь, самостоятельно. Надо, конечно, понимать общие вещи, что подростковый возраст – это пубертат, половое созревание, что подростки сами себя не понимают, могут что-то делать неосознанно. Если родители проявляют в этот период чрезмерную строгость к ребёнку, то эта строгость ровно ничего не значит: ребёнок все равно найдёт дырочку, и вытечет как водичка.

Нельзя в подростковый период ребёнка ломать, как некоторые отцы считают: раз он так, то я с ним буду по-мужски, через коленку!.. Это глупо, если ты не научился понимать ребёнка в раннем возрасте, потерял это, то ищи, старайся, пробивайся к ребёнку, загляни в его жизнь, перестань его осуждать, постарайся разобраться, почему это произошло. В какой-то момент надо вернуться к самому себе, надо вспомнить себя подростком, вспомнить, почему я так поступал. Надо его понять, и не отрезать от себя, если он не таков, каким ты бы хотел, чтобы он был. Сначала понять, а потом подумать, что делать дальше.

Подросток и Церковь: как встретиться?

Церковь для подростков может казаться институтом, который ограничивает их свободу. Церковь, ставшая для ребёнка пространством «где можно – где нельзя», – это тяжёлая вещь. Для многих православных детей это в первую очередь – «ничего нельзя». Когда ребёнок постоянно слышит: «Тебе этого нельзя, того нельзя… – потому что мы ходим в церковь, потому что мы православные», – тут встаёт вопрос: а есть ли вообще в Церкви свобода? Правильно ли поставлен вопрос для нас, живущих сейчас жизнью христианской, что наша христианская жизнь – это промежуток между «можно» и «нельзя»?

Вот эту проблему мы должны решить сегодня, внутри нашего взрослого сообщества. Если для нас это промежуток, который ближе к «нельзя», то с подростком мы не научимся разговаривать.

Пространство детства – это пространство свободы: маленькому ребёнку гораздо больше можно, чем взрослому человеку. Слово «нельзя» обычно звучит тогда, когда это касается опасности для его жизни, здоровья. Всё остальное – это пространство его детской свободы. Это пространство должно сохраняться для человека во весь период его жизни – пространство его человеческой свободы.

У нас в Церкви каким-то незаметным образом выработалось подозрительное отношение к человеку. Как я уже говорил, мы не умеем чувствовать, а если человек не умеет жить душевно, не имеет задушевности, то как он сможет жить духовно? Если нет чувств, то он – не человек. Будет искажённая духовность, недочеловек.

И вне пространства свободы, как и вне пространства чувств, человек тоже – недочеловек. Пространство свободы во Христе. Апостол Павел хорошо это определяет: «Стойте в свободе, которую даровал вам Христос», «вы больше не рабы этому миру, вы свободны». Слово «свобода» наполняет христианство, ведь свобода и жизнь во Христе – это не «можно» и «нельзя»: «можно» и «нельзя» определяют ветхозаветные заповеди.

Десять заповедей говорят о том, что если человек их не выполняет, то он, по большому счёту, и человеком называться не может. Что это за человек, который не почитает родителей, ворует, убивает, прелюбодействует, предаёт, живёт чёрной завистью? Можно ли его назвать человеком вообще, в любом обществе? Хоть в христианском, исламском, агностическом, секулярном – назвать такого человека человеком нельзя. Эти заповеди сохраняют наше человечество, а Христос нам даёт нечто плюс ко всему ещё, чтобы мы были на Него похожими.

Вопрос «можно-нельзя» – это не сердцевина наших отношений с Богом, и наших отношений с ребёнком, в семье – эти отношения строятся по-другому: на аксиоме «я тебя люблю». Если «я тебя люблю», то отношения «можно-нельзя» выстраиваются естественным образом: это мне нельзя, потому что я люблю, я не могу поступить таким образом. Как говорил Августин: «Люби Бога и делай, что хочешь».

А если «можно-нельзя» отменяет «я тебя люблю», то это катастрофа.

Что такое послушание в семье?

Послушание нами порой воспринимается в искажённом виде: послушание как выполнение приказа. Но Церковь, христианство – это же не армия с армейской дисциплиной. В армии – нет послушания, в тюрьме – нет послушания, там устав и приказ.

А послушание – это когда слушают. Послушание начинается не тогда, когда я тебе говорю, а ты слушаешь меня – послушание начинается тогда, когда я слушаю тебя, и тебе говорю. Наше послушание Богу начинается с того, что Бог находится в послушании у человека: когда мы с Богом общаемся, то хотим, чтобы Он всё время нас слышал, чтобы делал то, что мы у Него просим: «Подай, Господи; Господи, помилуй», – все эти ектинии, всё богослужение наполнено тем, что Бог выполняет человеческие просьбы. В богослужении утрени есть такие слова: «И мне да будут на послушание Божественные Твоя ушеса» (Степенна 4-го гласа, антифон 2-й).

Настоящее послушание в семье заключается в том, что у ребёнка в послушании находятся родители. Как только родился младенец – мать у него в полном послушании. Проснулся ночью, запищал – все к нему бегут, внимательно его слушают. Это послушание, которое заложено в нас в воспитании, оно похоже на то, как слышит нас Господь.

Вот только после этого, когда родитель научился вслушиваться в ребёнка, видеть и слышать его сердце, понимать, что там происходит, – тогда начинается вторая ступень послушания: когда тебя начинают слушать. Потом ты начинаешь слушать Бога: сначала Он слушает тебя, а потом ты вступаешь в послушание Ему, потому что понимаешь, что в этом послушании начинается взаимность. Когда начинаешь слышать ребёнка – он начинает слышать тебя. Поэтому если в подростковом возрасте ты в послушании у ребёнка, то и он может услышать тебя.

Ксения Смирнова