Семейный альбом. Записки няни православного приюта

Православный приют при монастыре... Кажется, что дети здесь — особенные, не такие, как их светские сверстники.

Они и вправду особенные, но в то же время и обыкновенные: веселые, шаловливые, упрямые, любящие... Впрочем, познакомьтесь с ними сами — перед вами избранные записки няни православного приюта во имя преподобномученицы Великой Княгини Елизаветы Феодоровны при Ново-Тихвинском женском монастыре (Екатеринбург).

Появилась новенькая — Катя. Подхожу к ней знакомиться, а у нее на лице страх и надежда одновременно. Всего пока боится.

Собираемся в храм. Кати нигде нет. Вхожу в спальню — Катя разделась, укрылась, сидит под одеялом. Нашла себе убежище. Ведь кровать единственное, что ей принадлежит.

Спрашиваю: «Катенька, где же ты пряталась, мы искали тебя?» В ответ та же полуулыбка с испугом — вдруг я накажу. Я даже упрекнуть ее не смогла, так и оставила ее немытую в кровати.

Прихожу на следующее дежурство. Катя вопит, бегает, уже пытается драться. Говорю: «Катя, надень колготки» — «Не хочу».

Все в порядке: ребенок дома.

Юля впервые вошла в приют. Я взяла ее за руку. Она напряглась, упорно не поднимая голову. Взгляд у нее был, как у пойманного волчонка — исподлобья. Она не верила никому. Я растерялась оттого, что не могу растопить этот холод: раз за разом подходила к ней, заговаривала, угощала, пыталась поиграть. Она не смягчалась.

Пора ложиться спать. Подвожу Юлю к иконе Пресвятой Богородицы в спальне, тихо горит лампада, кругом полумрак. Я прикладываюсь к иконе и поднимаю Юлю, чтобы ей было удобнее приложиться. Юля медлит. «Ну что же ты, Юленька, поцелуй Матушку Царицу Небесную перед сном, чтобы Она всегда хранила тебя». Юля размышляет, вглядываясь в икону, затем внезапно целует меня и потом образ Пресвятой Богородицы.

Несколько дней заменяю отсутствующего человека в трапезной. Дети не могут угомониться перед молитвой, и я решила помочь воспитателю. Зашла в обеденный зал, где Маша уже старательно читает: «...да будет воля Твоя яко на Небеси и на земли...» Чтобы подать пример, как нужно вести себя во время молитвы, встала вместе с детьми, опустила голову, прикрыла глаза.

С одной стороны меня тут же схватила за руку новенькая Аня, с другой — Лена.

Аня во что бы то ни стало решила объяснить мне, что мы с ней уже знакомы, и ей непонятно, почему я к ней так неласкова. Она дергает меня за руку и говорит: «Я Аня, тетя, я Аня». Но ведь я никак не могу отвечать ей во время молитвы.

«Я Аня», — продолжает она и снова треплет мою руку.

«Тише, видишь она спит»,- останавливает ее Лена.

Закручиваю на ночь детей в одеяло, как когда-то закручивала сына. Все терпеливо ждут своей очереди. Подхожу к Даше. Даша блестит из-под одеяла чёрными весёлыми глазками.

Говорю: «Сейчас и тебя закутаем».

Даша спрашивает: «Как куколку?». Глаза блестят хитро и весело.

— Как куколку.

Закручивание закончено.

Вдруг Даша начинает выпрыгивать из одеяла и снова прятаться, раскидывая ручки, как деревянный человечек. Замучила и нас, и детей. Пришлось её, чтобы успокоить, поставить на ножки. Я выдержала секунд тридцать, уж очень мала и мила.

Легла, наконец уснула.

Утром подхожу: «Вставай, куколка». И жду, когда откроются эти чёрненькие весёлые глазки.

За полдником вспомнили, что у нас есть рассада салата. Можно на прогулке ее посадить.

Я говорю: «Вот здорово, потом всех накормим: и Марину Францевну, и Евдокию Ивановну, и даже повара Татьяну Николаевну. Всегда она нас кормит, а тут мы ее».

Ксюша внезапно спрашивает: «И батюшку накормим?». «Конечно». Эта мысль пришлась детям по душе, все заспешили на прогулку.

Мы выходим из храма. Лена задержалась. Оглядываюсь, хочу позвать ее, но слова замирают на языке. Лена целует икону Богородицы на лежащей хоругви. Целует и прикладывается лобиком, целует и прикладывается. Много-много раз. Ручки отставлены назад, как крылышки. Я молчу. Лена тихо подходит к двери.

Всё перемыто. Дневной сон детей подходит к концу. Уставшая, сажусь прямо на пол в воспитательской. Закрываю глаза, перебираю чётки.

Тихие, шлёпающие шаги. Поворачиваю голову — Алевтина проснулась, стоит у дверей. Чтобы не помешала другим, зову её к себе, усаживаю на колени. Она захватывает ручонками по пальчику на моих руках. Закрываю глаза и продолжаю перебирать чётки. Аля сидит не шелохнувшись.

Необыкновенно тихо.

Открываю глаза, чтобы посмотреть, чем она занята. Оказывается, ничем.

Говорит мне: «Закрой глаза».

Нам обеим очень хорошо.

Все вошли в храм, а Света, Настя и Катя все еще бегают по коридору. Решаем не звать их больше, раз не слушаются. Начинаем молиться с остальными. Посреди молитв, разгоряченные, они влетают в храм. Я молча подхожу к ним, разворачиваю и решительно вывожу их из храма. Опоздали, не слушались, оставайтесь без молитвы.

Галя за дверью храма заплакала было, но быстро замолчала. Прислушиваюсь: неужели опять бегают? Там тишина. Заканчиваем, прикладываемся, выходим. Света, Катя и Настя стоят, присмиревшие. Катя говорит: «Хочу молиться». Я удивлена: «Хорошо, идемте».

Я начинаю снова для них троих читать вечернее правило. Сзади ни одного движения. Осторожно оглядываюсь — стоят серьезные Света и Настя, Катя опустила голову, как монахиня. Такого я еще не видела.

Заболела трехлетняя Женя. На мой вопрос: «Что у тебя, Женечка, болит?» — отвечает: «Хвостик». И показывает на косичку.

Мы повезли наших детей на молебен в кафедральный Свято-Троицкий храм к привезенной Почаевской иконе. Служить должен был наш батюшка, а петь сестры нашего монастыря. Дети вошли перед самым молебном. Сестры стоят чинно, опустив головы, молятся. Девочки оглянулись на них раз, другой... Что такое? — такие свои, такие ласковые сестры и вдруг никакого внимания...

Аля отрывается от группы детей и подкрадывается к сестрам, заглядывает снизу в лица, дергает легонько за подол. Удержаться нет сил. Лица сестер поплыли в улыбках. Дети довольны — все в порядке. Алю тихо отводят подальше, начинается молебен.

Катя надевает сброшенные ботиночки носками врозь. Евдокия Ивановна ласково говорит: «Катюша, опять у тебя ботиночки поссорились, помири их». Катя быстро и с удовольствием переобувается. Батюшка прячет улыбку.

— Юля, где твоя подушка?

— В противном зале.

— Где, где?

— В противном зале.

— В спортивном?

— Ну да, в противном.

Играем в " Колечко«...

«Колечко-колечко, выйди на крылечко...». С колечком выходит Юля. Лена тут же, без паузы начинает реветь: «А мне?!» И так всякий раз, когда колечко достается не ей.

Я отдала бы ей все колечки на свете, как только вижу эти крупные градины на милом круглом лице, опущенные губки, сморщенный курносый носик.

Но игра есть игра. Я раньше совершенно не понимала ее смысла. Лена открыла мне, что игра учит замечать, что на свете есть другие люди со своими интересами. Как многому нужно научить наших детей и сколько их слез перетерпеть.

Дети сразу сдаются и после Лениных рыданий отдают колечко ей. Опять обходить ее приходится мне.

Заходим в трапезную, в глубине перед нами — большая икона, а при входе, по правую руку — умывальник, маленькие полотенца, зеркальце. Женя читает молитву перед едой и крестится, но вот ее что-то заинтересовало, и кланяется она уже в сторону умывальника. Строгая Катюша упрекает ее шепотом: «Ты как кланяешься? Это только язычники поклонялись дверям, столам и всяким раковинам».

В Пасху сестра Домника привезла девочкам подарки от Матушки — шоколадных мишек в очень красивой прозрачной коробочке. Мишки выглядели необыкновенно соблазнительно.

Но, о ужас! Лена уже получила мишку, а у нее обострение диатеза, на губах глубокие заеды, локотки и щечки шелушатся — есть шоколад никак нельзя.

Сестра Домника очень огорчена, что вышло так неловко, и вместо праздника — беспокойство: «Пойдем со мной, Леночка. Возьми с собой мишку», — говорит она. Лена с интересом идет. Я увязываюсь за ними.

Сестра Домника приводит Лену в библиотеку. «Давай посадим мишку, пусть он посмотрит, как мы нарисуем ему дом». Я удивлена — Лена добровольно выпускает из рук мишку.

Они рисуют и рисуют. Сестра Домника сочиняет все новые сюжеты, приносит какие-то интересные книжки. Лена увлечена. Мишка забыт, и я тихонечко прячу его.

Через некоторое время Лена спрашивает: «А где мишка?». «А он ушел, ему стало скучно, ведь он так долго ждал», — говорю я, как о деле самом обыкновенном и естественном. Это справедливо, и Лена не возражает.

Варвара вела себя весь вечер невыносимо. А, главное, бегала в храме и мешала всем молиться. Воспитатель Евдокия Ивановна предупреждала её, что она останется без фруктов. Вечером даём детям виноград на тарелочках. Что делать? Исполнить обещание и наказать Варю? Жаль её, ведь виноград в начале лета — редкий праздник.

Евдокию Ивановну внезапно осеняет: «Дети, разделить виноград между вами или всё-таки отдадим его Варе?».

Я замираю: какая опасная ситуация.

Настя говорит: «Разделить». «О, ужас», — думаю я.

И вдруг Юля (сурово): «Отдать Варе». А за ней и все дети: «Отдать».

Мы с Евдокией Ивановной вздыхаем с облегчением.

«И жужжит, как сотня ос, Работяга ...», - я делаю паузу.

Дети вопят хором: «пАлесос».

Мы объясняем с Евдокией Ивановной: «Не пАлесос, а пылесос, он сосёт пыль».

Я снова начинаю: «И жужжит, как стая ос, Работяга ...»

Дети кричат (и первая Юля): «пАлесос»!

Вечером, идя по коридору на вечернюю молитву, Маша несет табуреточку и все время останавливается. Воспитатель, видя ее вальяжное медленное движение, торопит: «Маша, догоняй девочек». Та в ответ: «Пусть идут первые, а я хочу быть первой в Царстве Небесном». Это она вспомнила слова Евангелия: «Кто на земле последние, те будут в Царстве Небесном первыми!».

В ответ ей звонкий смех — дети в восторге!

Я словно под обстрелом — на меня мелкой картечью сыплются Танины вопросы: «А это что? А почему? да? а зачем?..» Мне очень хочется сказать ей, что своими капризами она вымотала мне всю душу, но достаточно одного ее мирного и ласкового слова, чтобы зарубцевались все сердечные ранки.

Милая моя девочка, когда я крестила тебя перед уходом со смены, ты говорила: «Давай и я тебя перекрещу». И твои крестики хранили меня.

Дети не хотят собирать игрушки. Юля берёт мишку и сообщает: «Мы с мишкой соберём игрушки в магазине». Через некоторое время я с недоверием заглядываю в игрушечный магазин: мишка аккуратно усажен, Юля, как пылесос, собирает игрушки.

Наконец всё прибрано.

Я говорю: «Какой молодец мишка. Дай я его поцелую».

— На!

Юля в полном восторге, что хвалят мишку: «Дай, я его тоже поцелую».

Отдыхаем на море, в Кучугурах. Вечером началась гроза, ливень, то и дело страшные раскаты, молнии... Наши «сестрички» задрожали от страха, некоторые и захныкали. Быстро нашлась Лена; говорит строго, по-взрослому: «Чего вы испугались, глупенькие, Бога надо бояться, а не грозы». Дети на удивление быстро успокоились, ведь «мама Лена» — авторитет у младшеньких, если она сказала не бояться — значит и не будем.

Наконец-то все угомонились. Дети вымыты, уложены, перекрещены, поцелованы в головушку. Прекратились просьбы пить, прекратились вставания и сидения в кроватках, желание подразнить и поиграть. Кто-то в наказание постоял в углу.

Наконец-то тишина!

Младшие уже сопят.

Таня начинает тихонечко что-то напевать.

«Катя, ты мешаешь спать деткам», — почти шиплю я.

Таня умолкает.

И снова тишина, теплится лампадка у иконы...

«Цыпленок жареный, цыпленок пареный...»,- различаю я... Это песня из ее прежнего детства.

Аня пишет одной из воспитательниц в день ее Ангела «Дорогая Наталья Евгеньевна, я Вас очень люблю. Вы очень хороший и добрый воспитатель. Нам всегда с Вами интересно. А меня, грешную и окаянную, простите. Многие Вам лета!»

У Варвары, которая на уроке и двух минут спокойно не может просидеть, открылся «проповеднический дар». Пришла в спальню к малышам и начала беседу о святой преподобномученице Елизавете:

— Девочки, а вы знаете, как поступила святая Елизавета, когда в ее супруга Сергея бросили бомбу? Она пошла в тюрьму к убийце Каляеву, принесла Евангелие и сказала: «Я тебя прощаю». Вы представляете, что она простила? А мы как себя ведем, мы не прощаем от чистого сердца, мы обижаемся за мелочи друг на друга.

Девочки слушают, затаив дыхание.

Идет репетиция спектакля. По сценарию героиня должна, раскаявшись в своем поступке, поплакать, уткнувшись в «маму», которую играет воспитательница. Режиссер объясняет это маленькой актрисе, но та в ответ на все уговоры упрямо шепчет: «Не дождетесь от меня слез».

Утром никто не хочет заправлять кровати. Начинаю заправлять одна. Зову: «Друзья, на помощь!». Первой подскакивает мой «дружочек-пирожочек» Лена, затем Катя. Втроём мы заправляем почти все кровати. Юля растерянно наблюдает за нами. Её кровать всё ещё не заправлена.

Вдруг она тихо произносит: «Друзья, на помощь».

У меня секундное сомнение, укорить или уступить. Решаю уступить. Говорю: «Поможем Юле?». Дети с радостью заправляют вместе.

Когда я слышу, как мудро, спокойно, ласково, но без сюсюканья разговаривают с детьми наши охранники Андрей Вадимович и Евгений Анатольевич, когда я вижу, как важно детям беседовать со взрослыми мужчинами, я верю в Промысел Божий над нами и думаю: «Вероятно, случайных людей в приюте нет».

Евдокия Ивановна заболела. Я без воспитателя на смене, помогает мне четырнадцатилетняя Светочка, но вечером ее отправляют домой.

Юля целый вечер носит Дашку на ручках, как доченьку, расстегивает и застегивает ей комбинезончик, отличная мама, любо-дорого смотреть.

Собираемся на вечернюю молитву в храм. Я говорю: «Старшие девочки, возьмите младших за ручки». Первая заупрямилась Даша: заплакала, выдергивая ручку. За ней маленькая Катя. Старшие обиделись, ревут тоже.

О ужас! Что делать? Как остановить? Уговоры не действуют.

«Всё, считаю до трех!» Всхлипы потихоньку прекращаются. Беру маленьких за ручки сама, каждому достается по несколько пальчиков, висят на руке, как виноградинки в кисти.

Входим в храм. Удивительно, как спокойно и внимательно они вдруг помолились. Всегда бы так.

С детьми проводят занятия психологи, смотрят, что они любят, чего боятся, как адаптируются среди сверстников. Девочки очень любят ездить к сестрам в скит. С сестрами там можно и погулять, и порисовать, и рассказать о том, что волнует. А уж какие у сестер книги интересные!

И вот на занятии психологи показывают рисунок плачущего малыша и спрашивают, почему он плачет. Девочки думают, потом одна выпаливает: «Его в скит не взяли!»

Девочки возвращаются с прогулки. В прихожей воспитатель отправляет по одному в группу и говорит: «Я тебе верю, ты не подведешь и тихонечко поднимешься». Бойкую, шумную

Валерию не отпускают одну, Валерия вертится, делает круги вокруг воспитателя, потом не выдерживает и просится: «Пожалуйста, я тебе верю, можно я пойду, я не буду бегать».

Я зашла в вашу спальню, когда вы были на прогулке — как здесь чудесно пахнет вами и как здесь спокойно. Тишина, как на дне стоячей воды, тишина узнаваемая, такая бывает в пустом намоленном храме.

Гуляем. Маша увидела белочку, которая спокойно сидит на полянке, и радостно говорит: «Мы как в раю живем — так хорошо у нас!» Вот ты так скажешь, родная, и забываются эти тревожные бессонные ночи, сломанные игрушки и порванные книги, ваши слезы и обиды... И правда, у нас как в раю!

Ольга Григорьева