Я вырос, а мир остался прежним: как вернуться в Церковь после ухода

09 August 2019

Усталость от церковной жизни, нежелание ходить в храм с прежней частотой, равнодушие к молитве и таинствам, которыми раньше буквально горел, — несколько лет назад заговорили о так называемом расцерковлении. Что такое кризисы в духовной жизни, как их переживать с пользой для души и можно ли вернуться в Церковь после ухода — об этом мы поговорили с христианским психологом Наталией Ининой, автором книг, сотрудником факультета психологии МГУ, преподавателем Российского православного университета. 

Свободы больше, взрослых людей — меньше

На предыдущей нашей встрече с Наталией Владимировной был затронут интересный вопрос: чем религиозность современного человека отличается от религиозности человека прошлого? Сегодняшнюю беседу мы решили начать именно с этой темы.

Наталия Владимировна, почему человек прошлого, строго ограниченный рамками традиций, от семейных до религиозных, был взрослее, чем современные люди? Почему многим из нас, таким умным, начитанным, имеющим уйму возможностей, с таким трудом дается взросление?

Отвечая на этот вопрос, скажем, что есть два вида свободы: «свобода от» и «свобода для». Наше время — время «свободы от»: от необходимости следовать семейным и прочим традициям, способам самовыражения. Но при этом созидательной «свободы для» может и не возникнуть.

Вот у нас появляются дети, и при этом мы серьезно ограничиваем свой сон, отдых, развлечения, возможно, не реализуем себя в профессии. Это — «рабство»? Нас же никто не вынуждал рожать детей, это был наш выбор! Именно эта сугубо взрослая связка — свобода и ответственность — и была свойственна человеку прошлого. Для него свобода была неотделима от долга перед своей семьей, сословием, родом.

Я думаю, именно поэтому люди взрослели раньше. Не хочу идеализировать жизнь прошлого, она была трудной, но зачастую трудности нас укрепляют: преодолевая их, мы имеем возможность становиться собой.

Традиционное общество задавало нравственную вертикаль значительно успешнее, чем современный мир с его логикой постмодернизма, где у каждого своя правда, своя нравственность и свой взгляд. Да, иметь собственное мнение — это замечательно, но надо понимать, что у «свободы от» есть теневые стороны, которые мы можем наблюдать уже сейчас. Современный мир — мир комфорта, и парадоксальным образом в этом мире мы имеем большое число инфантильных, беспомощных, депрессивных и тревожных людей.  Мир вокруг напоминает мир подростков: формальной свободы много, ответственности и взрослости — мало.

Человек как вместительный мешок

Мне нравится подход моей коллеги Елены Лутковской. Детский и возрастной психолог, она говорит следующее: «Посмотрите, какой интересный сейчас мир! Никогда не было столько сделано для ребенка, но мы не знаем такого времени, когда у ребенка было бы столько проблем…».

Можно продолжить эту мысль и сказать, что никогда не уделялось столько внимания человеку и его проблемам, но вряд ли можно вспомнить времена, когда ему было бы так плохо. Никогда не было такого внимания к семье — и такого количества разводов.

Современный мир лишает человека связи с собой. Не случайно термин «антропологическая катастрофа» прозвучал уже в середине XX века в устах не только психологов, но и социологов, философов. Один из них, Эрих Фромм, ввел понятие «общество потребления» и описал человека «рыночной формации», человека как функцию, набор качеств и компетенций. Как будто личность — это мешок, в котором должно быть все, чтобы соответствовать социальным ожиданиям.

Сейчас, например, модно быть эгоцентричным, культивировать свое Я и «защищать свои границы». Чувствительность, сострадание, способность переживать и сопереживать — не в тренде (хотя человек чувствующий и даже чувствительный по-настоящему нужен сегодня).

В современном мире очень важно быть социально успешным. Между тем, ко мне обращается целый ряд состоявшихся людей из бизнеса — верующих, православных людей — с постоянной вялотекущей депрессией, неумением радоваться, чувствовать, эмоционально откликаться на события жизни. Запрос примерно такой: «Вроде бы все есть, все хорошо, а жить не хочется. Нет чего-то главного, а чего — не понимаю». Почему так?

Мир, в котором я бегу

Современный человек повернут вовне, ведь ему надо отвечать на все новые социальные запросы, следить за изменением правил игры и модными тенденциями в разных областях жизни. Но себя он не знает и не чувствует. Окружающий его мир этому способствует. Посмотрите на современные скорости, на количество информации, на то, как люди ходят и разговаривают, даже не смотря друг другу в глаза. Почему-то мы не ставим вопрос: как притормозить этот мир? Или — как бы создать оазисы с адекватными человеку темпом и скоростью? Нет, мы думаем, как же изменить человека, чтобы он «встроился» и не отставал от других. И не дай Бог ему в этой гонке «свалиться в кювет»!

Иными словами, мир настолько быстр и агрессивен, что он забыл о человеке и человеческом. И вот такими загнанными, растерзанными людьми мы приходим к Богу, в храм.

Легко ли стать святым

Все мои примеры — зарисовки из жизни. Я ничего не выдумываю, у меня нет теории.

И мои наблюдения таковы: жизнь человека в Церкви зависит от того, зачем он в нее пришел.

Можно условно выделить три группы людей, приходящих в храм. Это грубое деление, все сложнее, но нам сейчас важно понять основные тенденции: что движет людьми и как благодаря этому строится их религиозный путь.

Первая группа — те, кого постигло несчастье и кто воспринял его в логике «за что?», а не «зачем?». Такой человек приходит к Богу с единственным желанием: каким-то магическим образом или вернуть себе здоровье, или прежнюю «нормальную жизнь» — после того как все в ней пошло наперекосяк. Часто, не получив просимое, он говорит: «Я делаю все, что положено, а где результат? Почему Господь меня не слышит?». И с обидой на Бога, священника и Церковь уходит. По сути, он «попробовал» Церковь как лекарство, которое ему не помогло.

Второй тип людей — те, кто ищет помощи и защиты. Очень часто это истории одиночества, потерянности и неустроенности в жизни. Таким людям не хватает опоры, и они находят ее в Церкви, нередко в лице батюшки. Очень часто они живут в несколько инфантильной логике «дайте мне» (а не «возьмите»), не особо включаются в жизнь прихода. Это позиция жертвы.

И третий тип людей — те, кто ищет смысл, размышляет, пытается понять, как устроен наш мир.

Третий тип оставим напоследок, потому что как раз у таких людей возникает кризис жизни в Церкви (не кризис веры!), там — столкновение с искажениями религиозной жизни, обрядоверием, косностью традиций, искаженным понятием греха и т.д.

Поговорим о первых двух типах.

Как выйти из своей матрицы

И там, и там — невроз, «кривое зеркало», неспособность видеть реальность такой, какая она есть. Выход из этого ложного состояния — это путь к правде, прежде всего, о себе. Путь этот непростой и всегда связан с нелицеприятными открытиями (например, я начинаю понимать, что я эгоцентричен, безапелляционен и не способен к диалогу), поэтому человек часто делает первый шаг и не делает второй. И тут личностно ориентированная, глубинная, христианская психология способна помочь.

Как соотносятся между собой невроз и грех? Невроз — это пока не грех, это путь ко греху, он уводит нас от Бога. Мне близко понимание греха как промаха, «непопадания» в цель. И невроз в этом плане является прекрасной средой для греха. Но надо разбираться с неврозом как с неврозом, а когда человек пытается «перескочить» душевный уровень и решить проблему на духовном («согрешил, покаюсь»), у него ничего не получается. Люди видят это на собственном опыте церковной жизни, когда бесконечно каются в одном и том же, но настоящих перемен не происходит. Потому что проблема в первую очередь психологическая и только во вторую — духовная.

Но понять это — только первый шаг. Второй шаг — попытаться безоценочно, не ставя ни себе, ни другим «диагнозы», посмотреть: а какие у меня отношения с другими людьми? какой я с ними? хорошо им со мной или плохо? Это простой и работающий критерий.

Если людям со мной хорошо — скорее всего, я здоров. Ведь никому не хочется иметь дело с больным человеком, от него, как правило, бегут или изображают, что им хорошо, а это чувствуется. В этом плане другой — наше зеркало, через которое мы можем увидеть себя более правдиво.

А если мы понимаем: «Да, у меня действительно не все гладко внутри — и это мне показали десяток ситуаций, реакции людей, потеря отношений», — то значит, у нас есть, над чем работать. И когда мы это ясно видим — мы на пути к выздоровлению.

Иными словами, критерий здоровья — это реальность.

Еще один критерий — умение давать себе право на ошибку. Есть прекрасное понятие «хорошей ошибки», когда я пробую, ошибаюсь и понимаю — ничего страшного, я теперь лучше понимаю, как не стоит делать, я это запомню. Невротик очень боится ошибиться, поэтому так бьется за собственную правоту. В его сознании «если я ошибся, значит, я плохой».

Обнимите ребенка

Что, если умом понимаешь: «ошибся — не значит, плохой», но продолжаешь так чувствовать? В таком случае здравые рассуждения не помогают.

Здесь начинается моя любимая тема — внутренний ребенок. Если говорить кратко, рассуждения не помогают, потому что проблема родом из детства. Нужно обернуться назад — не для того, чтобы бесконечно перебирать прошлое, а чтобы навести там порядок и закрыть туда дверь.

Когда ты понимаешь, что твое Я не равно твоему поведению, но при этом все равно чувствуешь себя плохим, вспомни, когда начал так чувствовать — и попытайся выстроить отношения со своим внутренним ребенком — тем, которым ты был когда-то. Как? Внутри самого себя прояви принятие и любовь к этому ребенку.

Что такое невроз? Лучшее определение, на мой взгляд, дал американский экзистенциальный психолог Ролло Мэй: «Невроз — это маленькое бытие, которое окружило себя пустыней небытия, защищаясь от несовершенств мира». Маленькое (то есть детское) небытие — это искаженная реальность, а несовершенство мира — это жестокость, равнодушие взрослых, неспособность видеть и слышать этого ребенка. Через потерю отношений с таким миром человек теряет отношения с собой.

И нужно войти в эту пустыню небытия, протянуть руку этому маленькому бытию и сказать: «Ты совершенно чудесный маленький человек, и ты мне нужен, я тебя ценю и люблю». И это чисто христианский шаг. Ведь вторая часть заповеди Христа о любви говорит: «Возлюби ближнего, как самого себя». Я могу встретиться в любви с другим человеком, только имея опыт такой встречи внутри себя.

Речь не о потакании и обслуживании своего эгоизма, а о любви-принятии: теплого отношения и готовности помогать своему внутреннему ребенку, а значит и самому себе.

Работа с внутренним ребенком — очень мощный способ выхода из невроза. Мою книгу «Испытание детством», посвященную этой теме, люди покупают десятками и дарят родителям, друзьям — значит, она задела за живое. Ведь наше детство покалечено, потому что покалечено детство наших родителей, бабушек и дедушек. За нашей спиной история многострадальной страны: революции, войны, репрессии, богоборческий период. Все это влияло на сознание людей.

Это не значит, что то или иное поколение плохое, нет. Человек страдает и как может приспосабливается к этой жизни, при этом вытесняя глубинный опыт страдания, — так работает наша психика.

Спил дерева

Нам кажется, что наша жизнь — вектор. И ведь вот они, отметки, год за годом: 10, 15, 25, 45… Но это совсем не так.

Образно говоря, жизнь человека больше похожа на спил дерева. Если мы посмотрим на спил, то кольца — это этапы жизни, а самая сердцевина — тот самый внутренний ребенок, центр моей души.

И в этой сердцевине остается, например, то чувство одиночества, беспомощности и тревоги, которое ребенок испытывал, когда его оставляли дома одного или отдали, крошечного, в ясли. А так воспитывалось целое поколение, иногда в ясли отдавали даже в несколько месяцев! Хорошо, если при этом в семье был лад, но сколько вокруг было и будет историй с разводами, пьющими родителями и другими трагедиями в семье.

Такие «маленькие трагедии» детства бьют в самую сердцевину нашего Я.

Как результат, мы говорим «я» о себе внешнем — том, кто работает, ходит в храм, воспитывает детей, — теряя контакт со своей сердцевиной.

Вы можете провести эксперимент — десять Я. Берете лист бумаги и выписываете по порядку ответы на вопрос: «Кто вы?». Если увидите, что все эти Я — отражение требований социума (я окончила школу, я поступила в институт, я замужем или не замужем, у меня столько-то детей) и только, скорее всего, у вас нет отношений с собой. Ведь вы не сказали ничего о том, что любите, а что нет, что вам дорого, а что не имеет большой ценности, — ничего о том, кто вы есть в подлинном смысле.

Когда человек понимает, какой он на самом деле, он может найти место, подходящее для него. Узнавание себя настоящего постепенно выводит меня из моего невроза.

От «дай!» к «на!»

И это, конечно, влияет на мою веру. Ведь если я прихожу к Богу со своим «социальным Я», у которого все галочки должны быть проставлены: хорошая работа, муж, квартира, — у меня и молитва будет такой: «Господи, мне не хватает еще нескольких штрихов: дай мне это (хорошую работу) и вот то (ипотеку повыгоднее)!». А может быть, у меня сейчас совершенно другие жизненные задачи?

Когда я прихожу к Богу из глубины своего Я, слова будут совсем другими: «Господи, я в растерянности, я во внутреннем тупике и не знаю, куда мне двигаться. Прошу Твоей помощи. Дай мне услышать Себя и дай, чтобы то, что я делаю, не шло вразрез с Твоей волей обо мне. Пусть это будет наш совместный творческий “проект”, совместное возделывание моей души».

Только тогда, когда мы у себя есть, мы можем по-настоящему раскрыться навстречу Богу. И тогда нам от Него ничего не будет надо, кроме Него самого. Мы перестанем все время просить и начнем благодарить.

Человек, который может благодарить, здоров. В то время как невротик все время говорит: «Дай!».

Выздоравливая, мы начинаем себя слышать и жить здесь и теперь, вместо того чтобы все время сожалеть о прошлом и тревожиться о будущем. Вытесненные детские травмы и обиды теряют над нами власть.

Призыв быть здесь и сейчас — евангельский: «…посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них» (Евангелие от Матфея, 6:28).

Не упрощать

Теперь перейдем к третьему типу людей, приходящих в храм. Это люди ищущие, несущие в себе запрос на смысл.

Тут мы упираемся в серьезную проблему упрощения, снижения сложности.

Еще Ньютон, великий физик и ученый, говорил о том, что в Церкви есть тенденция к упрощению — ради того, чтобы самые разные люди поняли Евангелие.

При этом в Церкви, слава Богу, достаточно людей, которые мыслят сложно. Например, читая тексты митрополита Антония Сурожского, мы чувствуем, что он нисколько не упрощает, но о сложном говорит доступно. Это высший пилотаж. Но я то и дело слышу от иных людей (и в Церкви, и вне ее — это общечеловеческая проблема): «Знаете что? Прекращайте все усложнять. В жизни все просто: надо просто любить, делать добро, жить по правде — и все». Кто же против, делайте! Но посмотрим, что получается на выходе. Включим «критерий реальности».

Почему с людьми, которые с оголтелостью призывают к простоте, так трудно иметь дело? Часто они либо подавляют окружающих, либо не подпускают к себе никого. И мы понимаем: это ложная посылка. Это все равно, что сказать человеку, который страдает от болезни: «Да ты просто возьми себя в руки, помолись, займись спортом, ешь здоровую пищу!». Это даже неприлично. Болеющего человека надо вести к специалисту, который его обследует и скажет, где в организме произошел сбой: «У вас нарушена нейромедиаторная регуляция». Или: «выявлена хроническая пневмония». Словом, все… усложнит.

Почему же мы считаем, что наша душевная организация проще, чем устройство организма, а наша психика — это «три притопа, три прихлопа»? Организм Бог устроил сложно, а психику — примитивно? Я уже не говорю о духовной жизни, вот где «высшая математика»!

Кризис — это нормально, а сложность надо приветствовать

Человек умный и философски ориентированный ищет объяснение этой сложности бытия, пытается понять антиномичность и противоречивость жизни.

И ему нужна среда, где мыслят так же. Не уход от Бога, от Церкви, а чтение хорошей, сложной литературы, поиск ответов, общение со сложно мыслящими людьми. Такие люди в Церкви, конечно же, есть. Позвольте себе этот поиск.

Ведь если человек внутреннего интеллектуального поиска начинает запрещать себе задаваться вопросами, называя это искушением или интеллектуализацией, он играет против самого себя. Мы видим, что и из святых отцов одни, как авва Дорофей, пишут очень просто, тогда как другие — невероятно сложно. Откройте Павла Флоренского, почитайте, больше одного абзаца в день не осилите! И будете перечитывать много раз, пытаясь понять, что имеется в виду. У человека есть право на поиск, не обесценивайте этой своей потребности. Найти окончательные ответы на духовные вопросы — иллюзия, а вот искать и находить — можно и нужно.

Самое поразительное — что о религиозных кризисах почти не говорят и не пишут. Создается впечатление, что ты одинок в своих переживаниях. Иногда о схожем опыте у сверстников или людей постарше узнаешь буквально случайно… В первый раз о том, что кризис в церковной жизни — это нормально, я услышала от одного из своих университетских преподавателей, глубоко верующего, давно воцерковленного человека. Мы разговорились, и он сказал: «С вами все в порядке. У меня такое было несколько раз в жизни: охладеешь и ходишь в храм изредка, а потом проходит время — возвращаешься». Меня это очень обрадовало, принесло облегчение. Но почему об этом не рассказывают, например, священники?

Дело в том, что иногда и священники находятся в таких же кризисах. Они ведь живые люди. И поэтому хорошо, что есть христианская психология: с одной стороны, она не посягает на духовную сферу, с другой — близко к ней подходит и может эти проблемы называть.

Часто верующий человек приходит к психологу, потому что не находит ответы у священника. Ему говорят: «Молитесь, исповедуйтесь, причащайтесь и будет вам благо», человек этому следует, а изменений нет. Христианский психолог, конечно же, не скажет: «Забудьте все, что вы делали!», он скажет: «Продолжайте, но давайте спустимся на этаж ниже и посмотрим, что там болит». И часто находит проблемы, которые требуют чисто психологических методов: эмоциональные травмы, растерянность или страх, принесенные из детства.

Ведь Церковь — это не общество людей, которые уверовали и сразу же стали совершенными, знающими, «как надо», в отличие от «нерелигиозных, которые там, за оградой». Это неправда. Мы приходим в Церковь со всем скарбом своих нерешенных проблем.

Очень люблю тот образ переживания кризиса, который дает Борис Сергеевич Братусь. Он говорит, что кризис — это столкновение со стеной. Ты упираешься в нее, безрезультатно толкаешь, но в какой-то момент, подняв голову, обнаруживаешь, что это не стена — это ступень.

Как понять, что ты эту ступень, наконец, перешагнул?

Часто мы уже на нее взобрались, но дело в завышенных требованиях к себе и неспособности ценить то, что есть. Ведь мы все время слышим (и себе говорим): «Ты должен, надо, надо, вперед!» Мало кто говорит: «Молодец, ты здорово это сделал! Я так рад за тебя, поздравляю!». Никто нам не подсказывает, как много мы уже преодолели.

Я вижу это в своей практике. Когда даешь человеку задание: «Попытайтесь себя за что-то поблагодарить, посмотрите, что вы сделали хорошего за сегодняшний день», — оказывается, он делает немало, но этого не замечает.

Стоит начать это замечать, как мы увидим, что позади немало ступеней, а те, что впереди — преодолимы.

Мне нужен Бог или вторая зарплата?

Как быть, если ловишь себя на том, что через 10-15 лет жизни в Церкви у тебя нет потребности каждое воскресенье ходить на службу? Понятно, что это не вычеркивает человека из членов Церкви, не делает «нехристианином». Но контраст между насыщенной церковной жизнью в прошлом и скудной в настоящем может очень тяготить.

Мне кажется, не стоит рассуждать об этом в логике «я-не-хочу-ходить-в-церковь-что-то-со-мной-не-так». Представьте себе ребенка, который бежит к маме с папой: «Папа, мама, а это как? А то как? Давай поговорим! Поиграйте со мной!». Но вот он вырастает и говорит: «Хочу побыть один, почитать книжку, подумать, помечтать». Это же не вызывает удивление у мамы с папой. Разве ребенок перестал их любить, отбился от рук? Нет, родители понимают, что он взрослеет.

Мне кажется, в Церкви происходит ровно то же. Церковь — это наша дорога, но она протоптана не нами. Порой возникает чувство, что ты идешь чужой дорогой, а тебе нужна своя. И ты отдаляешься, чтобы найти ее.

Нет, это не про блудного сына. Человек же не уходит от Бога, но он хочет услышать Бога в себе. Услышать Его ярче, более внятно, личностно — вспомните совет митрополита Антония старушке, которая много молилась, но Бога не слышала: «Попробуй просто, устроившись в кресле, посидеть и повязать что-то в тишине, войти в свою глубину, там ты и услышишь Бога».

Если ты переживаешь такой период, это не повод для паники. Но надо точно понимать, что ты делаешь и зачем.

Если ты отвечаешь себе: «Да, мне нужен Бог, лично мне. Я как член Церкви есть, но меня как Васи Иванова словно нет. Я хочу как Вася Иванов встретиться с Богом наедине, в себе». Если это так, то это и есть поиск Бога.

Более того, прекрасный евангельский образ Господа, который ради одной овцы оставляет девяносто девять, говорит о том, что Богу ценен каждый человек, и ценен как таковой. Не как часть сообщества, даже самого прекрасного и достойного, а сам по себе. И мы должны учиться жить одновременно и как части соборной Церкви, и как самостоятельные единицы.

Другой вопрос, когда я ухожу из Церкви и погружаюсь в суету, например, у меня две работы и нет времени на храм. Это не поиск Бога, а, наоборот, уход от своей глубины. И тогда мне скорее нужно побуждать себя молиться, удерживаться в русле церковной жизни.

В том-то и дело: пытаясь дать простой универсальный ответ на сложный вопрос, мы упускаем детали и уже не можем понять конкретную ситуацию и себя в ней. Вопрос может быть один и тот же, но разными будут мотивы.

И с людьми, и с Богом

Как быть, если, возвращаясь к церковной жизни, человек сталкивается в большей степени с «внешним» деланием (посты, приготовление трапез, паломнические поездки, благотворительные проекты и т.д.), чем с внутренним? Как будто все время занят второстепенным, а главное за ним теряется — и мириться с этим непросто…

Зайду издалека. Человек прошлого жил одновременно в двух мирах. Все, что окружало его, имело сакральный смысл. Еда переживалась как дарованная Богом, жилище — не просто как стены и крыша над головой, а как мой дом, в котором жил мой род и будут жить мои дети. Страна, Родина были понятиями священными (как бы мы сейчас сказали, экзистенциально проживаемыми). Люди не просто знали это, они это чувствовали сердцем.

И поэтому люди не нарушали правил — не потому, что боялись, а потому, что чувствовали, что это — нехорошо. Это не свобода блудного сына — взять свое и уйти, куда захочется, а свобода сына, живущего в доме отца.

И в этом плане сакральность пронизывала жизнь: крещение и венчание, рождение и похороны, прощание с умирающим человеком (сейчас человек часто умирает в больничной палате, в реанимации, и к нему порой не пускают даже родственников).

Мы дети поколений неверующих, для которых не существовало духовной вертикали — только этот мир. И мы на самом деле живем в той же материалистической логике и ее приносим в Церковь.

Нам сложно по-другому. Мы такие «марфы», которым непонятно бездействие Марии: «Лентяйка какая-то!». Человек прошлого не задал бы вопроса, чем занята Мария: она молится, может быть, размышляет о Христе. Сидит и сидит, зачем ее трогать?

Выходит, в такой целостной жизни не было кризисов?

Они переживались намного легче.

Я все время даю студентам простую схему, мы о ней говорили в прошлый раз. Раньше духовная жизнь стартовала с позиции «ноль». Сейчас человек стартует не с нуля, а с минус 50, минус 100, минус 10. Мы начинаем духовную жизнь нецелостными. Это не хорошо и не плохо, это просто данность: путь к самим себе нам еще предстоит.

И когда прихожанин убегает в трапезу внутри храма и, нарезая хлеб, молится Иисусовой молитвой — это здорово! Но современному человеку было бы, пожалуй, полезно наряду с молитвой — подумать о людях, для которых он режет хлеб; посмотреть на детей, которые бегают вокруг него, на священников, уставших после службы, и почувствовать к ним любовь, сострадание. Так ему стало бы проще в суете дел не забывать о святом.

Это и называется представленность двум мирам, о которой говорил философ Виктор Несмелов.

И, мне кажется, сейчас мы к этому призваны. Да, чем больше людей целостных, реалистичных, здоровых будет в Церкви, тем Церковь будет целостнее, здоровей. Священники бьются-бьются, но Церковь — это ведь приход. Это и наша задача.

Это точно не иллюзия?

Психолог Гордон Олпорт описывал здоровую религиозность следующим образом.

Человек здоровой религиозности не воспринимает мир в логике свои-чужие, верующие и неверующие. Скажу вам, я часто вижу людей, которые не позиционируют себя как христиане, но нравственно выше тех, кто так заявляет о себе.

Здоровая религиозность открыта в мир. Она относится к любому человеку с хорошим, спокойным интересом. Другой человек — это возможность для меня узнать и почувствовать новое, или помочь ему, или измениться самому. Не нужно кидаться в объятия ко всем людям на улице — речь о внутреннем состоянии.

Люди нормальной религиозности умеют находиться в своем внутреннем мире, «под кожей», как говорил митрополит Антоний Сурожский, и не обвиняют «дурацких психологов» в усложнении простых вещей. Они знают, что ни жизнь, ни душа совсем не просты. И эта сложность прекрасна и удивительна (возьмите любое насекомое и посмотрите, как оно устроено! Этот жучок, паучок, стрекоза — просто какой-то летательный аппарат).

Мы призваны возрастать, не пугаясь сложности этой жизни. Сложно вырастить ребенка здоровым, сложно самому быть здоровым. Это хорошая сложность. К ней нужно относиться с интересом, а не со страхом.

Человеку со здоровым религиозным чувством интересно учиться. И в святоотеческую литературу углубляться, и вообще познавать наш мир. Только такой христианин способен быть миссионером, выходя в мир с крепостью веры и с интересом.

И еще мне кажется, человек, по-настоящему здоровый религиозно — это тот, рядом с которым людям хорошо быть. Потому что он их не осуждает, поддерживает, при этом не кидается «причинять добро» и спасать любой ценой, а уважает право людей на собственный выбор.

Это человек, который живет перед лицом Бога не только во время утреннего и вечернего правила. Он ощущает, что Бог близко и Его взгляд — не карающий, критикующий, наказующий, а взгляд любящий.

И тогда потеря связи с Богом не приводит к ощущению ужаса, испытав который, остается только упасть на колени и начать немедленно петь акафисты. Это боль от потери любви. Если эта боль есть, ты не грешишь не из-за страха наказания, а чтобы не потерять эту любовь. Почувствуйте разницу.

Представь: тебя любит прекрасный, заботливый, чуткий отец, который помогает тебе в трудные моменты, столько в тебя вкладывает, так тобой любуется, — и вдруг ты делаешь что-то плохое. Тебе будет очень стыдно. И это прекрасно, это здоровый стыд.

Главное, чтобы чувство вины не стало хроническим. Когда невротический верующий согрешит или ошибется, он думает: «Какой ужас, как я мог?! Это просто невыносимо!» Я в такие моменты говорю своим клиентам: «За что ж вы так с собой? Давайте подумаем, как с этим быть». На мой взгляд, мы можем относиться к себе так же, как к нам относится Бог.

Быть на своей стороне

Представьте, ребенок что-то сделал не так. Мы нависаем над ним: «Как ты мог, почему ты это сделал? Никогда в жизни ты больше не должен этого делать!» Что испытывает малыш в этот момент? Тотальное чувство вины и беспомощности. Но если мы сядем на корточки, посмотрим на этого ребенка, желательно снизу вверх, как будто помогая ему подняться после падения, вытирая слезы, то мы как бы говорим: «Ты справишься. Верь в себя. Ты сможешь быть лучше, у тебя все получится».

Когда ребенок совершил какой-то проступок, прежде всего мы должны посмотреть в эти глаза, расстроенные, испуганные. Любой человек, в том числе маленький, хорошо понимает, когда делает что-то не так. Ему самому уже плохо от этого, а мы еще «добавляем» сверху нравоучений. Это его придавит к земле. Только сочувствующий, понимающий взгляд на него другого позволяет человеку созидать, взрослеть, возрастать.

Я сейчас говорю не об отсутствии разумных границ в воспитании, речь о другом — поддержке и принятии ребенка. Границы тоже важны. Поэтому воспитание, как и многое в жизни, — отнюдь не простая задача.

Возвращаясь к теме ухода из Церкви. Я рада, что вы сказали, как важно читать, искать круг верующих людей, не боящихся сложности. На этом пути виден выход. Ведь легче всего сказать: «Это все система, организация, я выше этого, и я ухожу». Остаться труднее.

Конечно. Стратегия ухода — это детская стратегия, простая попытка сохраниться. Но мы не выбираем — или/или, мы говорим — и/и.

На самом деле очень часто у людей, которые серьезно работают с психологом, возникает кризис выхода из Церкви. Они перестают идти по невротическому пути: «Ой, а я не причастился — все, мне будет плохо, что-то случится! Вот, случилось, потому что я не причастился!».

И я говорю: «Кризис, который вы переживаете, — это нормально. Вы должны сначала познакомиться с собой, себя почувствовать и принять. Это и происходит».

Через какое-то время все эти люди, без исключения, возвращаются в храм, но совсем другими, и говорят ровно о том, о чем мы говорили сегодня: «Наконец-то я чувствую Бога, наконец-то я стою в Церкви и испытываю любовь и благодарность. Я научился видеть людей, и мне их жаль: как же им тяжело! Ведь я сам проходил через это. Мне хочется сказать им какое-то доброе слово».

Таких людей должно быть в Церкви все больше и больше. Поэтому наша задача — не бояться сложности жизни, в том числе жизни религиозной, а учиться творчески преодолевать вызовы. Так победим!

Спасибо вам большое, ваши слова очень вдохновляют. 

Беседовали Юлия Посашко, Анастасия Храмутичева
Источник