Мать подростка. «Ударил меня по лицу: «Будешь руками размахивать – будешь получать»

Он очень хорошо говорит, и вся боль, которую я от него получила, связана со словами. Это было полное уничтожение, топтание меня. И мат. До этого в доме мата не было. Прощения он не просил, ну может быть, пару раз. Слезы у меня были только в самом начале, когда казалось, что проваливаюсь в бездну. А потом просто боевая стойка. Однажды я ему сделала банальное замечание. Он ответил — и просек по больному. И тут я его ударила по лицу. Символический шлепок по губам. На что получила в ответ. Тоже по лицу: “Будешь руками размахивать, будешь получать”. Муж сказал примерно то же.

***

У меня трое детей. Моим старшим мальчикам 16 и 15 лет. Еще есть маленькая девочка. К подростковому возрасту я готовилась, даже ходила на лекции. Но это как с родами — готовишься, готовишься, а когда начинается — Господи, почему ж не сказали, что так больно-то?

Я сделала вывод, какой человек, такой у него и переходный возраст. Все очень зависит от характера и темперамента. Самый проблемный у меня старший. Именно с ним у меня был тяжелый и неприятный опыт. Сейчас 16 лет и вроде поспокойнее. А началось все в 12 лет.

Хотя с этим ребенком, мне кажется, началось в полтора года. Как только у него появился младший брат, он попал в ситуацию конкуренции. С тех пор у Игоря сложные отношения с миром. Как только научился говорить, он мог сказать: “Я хочу убить брата. Я хочу убить маму”. У него были особенности в волевой сфере. Если ему что-то было нужно, он добивался очень настойчиво. А если что-то нельзя, это был караул. Мы ходили к разным специалистам. И они сказали, если его не ввести в нужное русло, он может пойти по дурной дорожке.

Когда ему было 7, он обрывал сирень и дарил мне букеты, однажды подарил фарфоровое сердце. Но, в целом, до 12 лет мы жили сложно. Было сложно в садике, сложно в школе. Допустим, все ходили с геймбоями, я считала, что это вредно, и не покупала. Ребенок очень переживал, что не такой, как все. А он подвержен увлечениям до крайней степени. Я помню, мы пришли в хорошую художественную студию устраиваться, он увидел мальчика с коробкой бакуганов, и все, человек потерял волю, какое там рисование. Бешеная страсть такая. Нужно именно 25 бакуганов, и не меньше.

Мы — семья воцерковленная, он причащался в утробе всю дорогу, и потом тоже, я пела на клиросе в храме. Муж, правда, далек от этой темы. И изначально папа с детьми не проявлял себя так, как я ожидала. Он мог погулять, искупать, покормить. Все. Если сын брал его инструмент, папа кричал. Остальное время — будто папы нет дома. Как скала, и мимо него несется поток эмоций, ситуаций всяких.

В одном конфликте я попросила мужа вмешаться. И тогда папа Игоря скрутил. Но для мужа это было слишком болезненно. Он сказал: “Я больше полицейским не буду” и самоустранился.

***

Я все время стояла перед выбором: дать ребенку или лишить его чего-то. И получалось, что должна была лишать за проступки, которые были постоянно. Человек был в каких-то вещах неуправляемый. Он в пять лет мог уйти с прогулки, пока я вожусь с другими детьми. Бац — ребенка нет. Собрался, пошел домой.

Ближе к переходному возрасту ребенок увлекся комиксами. Мне казалось это ужасным, вся эта эстетика была мне чужда. А у него опять же до бешенства. Например, каждую неделю выходил новый выпуск Человека-паука. И Игорь перетрясет всех родных, чтобы дали деньги, и бежит покупать. Я не давала, но давала бабушка, и постепенно шаг за шагом мои бастионы рушились. В итоге он собрал целый шкаф комиксов.

Мы с мамой вкладывали в детей классическую направленность. А потом все пошло не по плану. Музыкальная школа, художка, консерватория, паломнические поездки — весь этот план рухнул. Из православной школы я его забрала, потому что он сказал, что приходит учиться, а не молиться. “Там все время молятся, мама!”

Очень обидно было, когда первый раз матом послал. Приезжала какая-то группа, что-то там про дождь в названии. Мы пошли билеты покупать. Были за 1000 рублей и за 5000. Он уперся, что хочет самые дорогие. А я категорически — нет. И сказала жестко, что уходим. И он меня послал матом. Я в трансе развернулась и ушла. А билет ему кто-то подарил из родственников. Он получил, что хотел, все равно.

И таких случаев был миллион. Я уже счет потеряла. Было очень больно. Он очень хорошо говорит, и вся боль, которую я от него получила, связана со словами.

Это было полное уничтожение матери, топтание меня. Когда я забеременела дочерью, Игорь ежедневно читал мне лекции. Зачем нам этот ребенок, это кусок мяса, нас и так много, нам не на что жить, ты дура, ты ничего не добилась и ничего не заработала.

Эта тема муссировалась бесконечно. И мат. До этого в доме мата не было.

В какой-то момент Игоря забрала бабушка. Я не хотела. Мы стали меньше видеться, через день. Я переживала, что не вижу его. Подростковый возраст, а я теряю связь. И когда малышка уже родилась, я предложила ему вернуться. И он поставил условие. Дать ему отдельную комнату. До этого Игорь жил с братом. И пришлось.

В какой-то момент он стал выкидывать вещи из комнаты: книги, иконы. Выкидывал в коридор и говорил: “Убирай!” И некоторые жалуются на подростков, что они не убираются, а у нас, наоборот, проснулся какой-то жуткий перфекционист. Три предмета в комнате: стеллаж, кровать, стол. Все в идеальном порядке. Такое вот жесткое отделение. Ел он тоже отдельно, только у себя в комнате.

***

Начались прогулы школы. Я организовала индивидуальное обучение, он не мог сосредоточиться в классе. У Игоря образовалось много времени, водить его куда-то я не могла. Я старалась и в кино выйти с младенцем и с ним, не терять связи. В этот же момент он сказал, что стал абсолютным атеистом и все зло в мире от религии.

Мы нашли место, одна православная организация, где его очень хорошо принимают. Там остался, несмотря на свой атеизм. Ему это дает возможность общаться с хорошими детьми и самооценку поднимает. С ними он белый и пушистый, и все его любят. Дома это тиран.

Я пыталась установить границы, но это было как стена. Я мягкий человек, а моя мама более эмоционально сильный, ее он побаивался и слушался. Конечно, я готова бесконечно говорить, как надо и как не надо. Прощения он не просил, ну может быть, пару раз. Слезы у меня были только в самом начале, когда казалось, что проваливаюсь в бездну. А потом просто боевая стойка.

Однажды я ему сделала банальное замечание. Что-то он не убрал. А он ответил, что я сама безответственная. Меня так мама, его бабушка критикует. И он просек — и по больному. И тут я его ударила по лицу. Символический шлепок по губам. На что получила в ответ. Тоже по лицу. И он сказал мне: “Будешь руками размахивать, будешь получать”. Муж мне сказал примерно то же, что и сын.

При этом ты не можешь воевать. Ты должен оставаться в положении взрослого. Как мать продолжать светить, давать, кормить, заботиться. При том, что я унижена, оплевана, должна оставаться над этим всем. Это, конечно, совершенно новый трудный опыт.

***

В какой-то момент я дистанцировалась. И очень меня спасла беременность и появление младенца. Эти гормоны счастья меня поддержали и помогли отвлечься и пережить.

Игорь не чувствует, что своими словами и действиями наносит боль. Какая-то странная бесчувственность. В американской книжке “Пока ваш подросток не свел вас с ума” очень хорошо описывается, что подростки похожи на неандертальцев. Очень грубы, просты, нечувствительны, во всем ищут свою выгоду. Вроде в театры ходили, музыку слушали, образовывались, а в какой-то момент из всей этой пены поднимается совсем не Афродита.

Я чувствую себя, как мышь возле скалы. Я говорю, а не доходит. Раньше казалось, что если ты сказал, то результат должен быть. А тут сто раз, и даже крикнул, и не факт, что услышат.

Один раз он сбежал к бабушке. И она даже не сказала, что Игорь у нее, пока я не позвонила ей сама. Что касается компаний, то доходило даже до полиции. Курить начал. Причем сначала курил вейп, как он его купил, я так до конца и не поняла. Потом перешел на обычные сигареты. Он шел с компанией, курили, подъехала полиция и остановила. Они курили возле метро, а полиции надо было выполнять план, его поставили на учет.

Потом мы приходили на беседы в детскую комнату милиции. На него все это впечатления не произвело. Он обещал бросить, но продолжает курить. У них много чего было, они и в заброшки лазили, по крышам гуляли, на небоскребах каких-то. Я уже не могла сильно переживать, у меня к тому моменту наступило притупление и дистанцирование. Все-таки еще двое детей и работа.

Я пыталась привлечь значимых взрослых. Беседы с дедушками, со священниками, крестными. Я понимала, что человек ничего из мною вложенного не усваивает. Вот сейчас, только-только в 16 лет с ним стало можно говорить. Он стал рассказывать, где бывает, в каких компаниях, куда ездит с ними. Препятствовать я этому не могу, он только смеется в ответ. Может ночь провести где-то в антикафе в Подмосковье.

Первый раз, когда он уехал, я в храм ушла, сижу, рыдаю там. Связи нет, телефон не отвечает. Я пошла домой, упала и уснула. Потом он заявляет в 11 утра: я был в антикафе. Никаких наказаний от отца, остаются только мои женские разговоры. Как я могу взять за шкирку? Он огромный, и сейчас выше меня. Им невозможно управлять или контролировать, он все равно сделает, как надо ему.

***

Школа закончилась, он никуда не поступил. Но нашел свое. Точнее, я ему нашла возможность учиться дальше. Его хобби — это готовка. И сейчас он учится кулинарить. Хотя бы при деле. А так он совершенно четко понимал, что не хочет учиться больше ни в каких заведениях.

“Мама, я был неправ”, — такого нет. Пока он уверен, что абсолютно прав. Махровый эгоизм, самоуверенность, свобода от любых уз, моральных или каких-либо. Все это сохраняется. В то время как его брат, наш второй подросток, гораздо адекватнее.

Чтобы повесить замок на холодильник или выставить свои жесткие условия, нужно иметь очень мощные средства для борьбы. У меня их никогда не было. Не дам я, даст другой, кто-то из родственников. А мне надо тогда стать другим человеком.

Были моменты, когда я его просто не то что ненавидела. А вот человек умер для меня. Очень сложно, когда тебя пнули, а тебе надо встать и продолжать давать любовь.

Еще совсем недавно у меня было выжженное поле в душе. Плюс глубокая дистанция между мной и сыном. Сейчас злое вытеснилось, чувство связи и важности общения с ребенком остались. Усилием воли я стала сближаться с ним, стараться найти общность. Пока мы в разрыве, я чувствую, что в семье зияющая дыра. Даже если милиция, курение, исчезновение из дома, все равно я должна продолжать вкладывать в этого человека. Уйти и отвернуться не получится.

Если Игорь сядет напротив и когда-нибудь спросит, как мне было, я отвечу, что очень больно. Измерить боль невозможно. Я бы еще сказала ему, что он нужен своим брату и сестре как опора, как ведущий. И я не могу на него опереться как на старшего, и это, конечно, грустно. Я даже не могу мечтать, чтобы он меня обнял или поцеловал, потому что уже закаменела. Для начала мне бы хотелось справедливости. Чтобы, например, посуду помыл. Недавно попросила, а в ответ: “Нет, в этом доме я мыть посуду не буду”. И мне все равно, скажет ли он когда-нибудь мне “прости”. Одним словом это все равно не искупить, нужны годы внимания и заботы ко мне.

Валерия Дикарева