Беженство, смерть и сиротство. История одной украинской семьи

Полька Ольга и украинка Олена, бежавшая из Киева с двумя сыновьями. Они разговаривают в больнице. Ольга обещает Олене, что будет опекать детей, когда той не станет. «Как описать историю человека, который совсем недавно был здесь? Остались только два мальчика и урна с прахом».

Дедушка Василий идет по тротуару, словно по вязкому болоту. «Все добре?» — спрашиваю я на ломаном украинском, показывая на его ступни, которые он почти не отрывает от земли. Он кивает головой. Шарк, вдох, шарк, выдох. Он еще крепче сжимает в ладони ручку бумажного пакета в цветную полоску. Мы идем в прушкувскую санэпидстанцию, чтобы опечатать урну с прахом его дочери Олены. Без этого Василий не может перевезти ее через границу и похоронить.

Мы совсем мало знакомы, но я сопровождаю его, чтобы помочь в переводе бюрократических нюансов. Мы идем узкой улочкой, деревья в садах едва покрылись цветами. Запоминаю дорогу: вишня, белая древовидная магнолия, чуть дальше — розовая, с цветами как на параде, а там разросшаяся на полгазона форзиция. В учреждении нас уже ждут. Мы садимся за небольшой столик. Василий вынимает из пакета белую, гладкую урну, не больше 20 сантиметров высотой. Сотрудницы умело оклеивают ее крышку бумажной лентой с печатями, Василий подписывает документы. «Когда вы хотите ехать?» — «Может, послезавтра». «В Киев поедете?» — спрашиваю я, когда мы выходим на солнце. «В Полтаву. Похороны там». Где-то возле магнолии ручка пакета отрывается, Василий в последний момент спасает урну с прахом дочери от падения на тротуар. Остаток пути он несет ее в руках.

Я хочу узнать историю Олены. Я знаю, что она приехала в Польшу в конце марта с двумя сыновьями: двенадцатилетним Остапом и девятилетним Максимом.

Через неделю она оказалась в больнице, а ее дети под Варшавой, в доме Ольги Слеповроньской. Ольгу я знаю уже несколько лет. Когда она написала в своих социальных сетях о двух мальчиках из Украины, которых опекает, я спросила ее:

— Расскажешь мне обо всем?

— Расскажу. Может быть, тогда я и сама лучше пойму все это.

Первый звонок: Примешь их?

Я знаю, что Олена не сразу бежала из Украины. Лишь через месяц после того, как на страну полетели первые российские ракеты, Олена собирает несколько рюкзаков и уезжает с сыновьями из Киева. 23 марта они пересекают польскую границу, попадают в Центр гуманитарной помощи PTAK в Надажине под Варшавой. Четыре жестяных павильона, каждый из которых может вместить больше тысячи человек — тех, кто начиная с 24 февраля бежал от войны и пересек украинско-польскую границу. Некоторые здесь уже по много недель, другие задерживаются ненадолго и отправляются дальше. Я представляю себе лицо Олены в этой многотысячной толпе, усталое и желтое, как будто кто-то раскрасил его детской акварельной краской. Опухоль с метастазами в печени.

Про Ольгу я знаю, что она иногда боится. Больше всего — того, что начнется война или ее свалит болезнь, и ее собственные дети пропадут где-то, отданные на милость чужих взрослых людей. Расставшись с их отцом, она продала варшавскую квартиру и вместе с восьмилетним Рохом и пятилетней Идой перебралась в Прушкув, в дом с садиком.

Весь март через Ольгин дом проходят всё новые и новые гости — украинцы, которым нужен кров на несколько дней перед дальнейшей дорогой. Ольга вместе с ассоциацией Mudita, которую она возглавляет, организует эвакуацию, жилье и лечение для людей с инвалидностью из Украины. Она теперь почти не отходит от компьютера. Ее гостиная выглядит так, словно через нее прокатился небольшой фронт, и то и дело раздается очередной сигнал: мессенджер, почта, мобильник... Но 2 апреля все замирает.

Неизвестно, кто вызвал врача. Кто-то из обслуживающего персонала надажинского центра заметил, что украинка на кровати у стены не поднимается с нее уже третий день.

Субботнее утро, Олену забирает скорая, мальчиков — полиция. Вскоре после этого Катажина Жак, координатор заместительной семейной опеки из местного центра помощи семье в Прушкуве, принимает телефонный звонок: «Два мальчика из Украины, 9 и 12 лет. Мать в больнице. Никакой близкой родни. Нужно их где-то разместить». Это тот самый момент в работе, когда к стандартным процедурам надо добавить интуицию и личные контакты в телефоне. Катажина откладывает другие дела и звонит Ольге Слеповроньской, своей школьной подруге.

Она знает, что лучшего номера в ее телефоне не найти. Ольга — детский психолог, она объехала автостопом страны из числа бывших советских республик, где по деревням и небольшим городкам проводила семинары на тему эмоций. Она посещала центры для беженцев в Курдистане, Иордании, Турции и Германии. Если не поможет Ольга, то мальчиков придется передать службе опеки. Это самый важный телефонный разговор во всей этой истории. «Примешь их?» — спрашивает Катажина.

Кровать у эвакуационного выхода

Ольга заканчивает работу и спешит домой. Сосед, у которого она оставила детей, возвращает ей Роха и Иду. «С нами поживут два мальчика», — говорит она им. В гостиной у Ольги несколько полицейских, за их спинами Остап и Максим. Первый молчит, второй старается не плакать, в руке у него пачка печенья — дали в полицейском участке. «Ведите себя хорошо и никому не мешайте», — говорит им по-польски один из правоохранителей. Ольга кривится: «Вы не мешаете», — говорит она мальчикам по-русски. Когда полиция уходит, она садится на диван, похлопывая ладонью рядом с собой. «Хочешь?» — спрашивает она младшего, который глотает слезы и слегка качается взад-вперед. Максим садится рядом и кладет голову ей на колени. Так он проведет почти всю следующую неделю.

Я ищу информацию, из которой склею историю Олены. Для меня это как пазл без большей части кусочков. Еду в Надажин.

По Центру гуманитарной помощи меня водят сотрудники Мазовецкого воеводского управления. Сейчас людей стало меньше, вместо четырех павильонов хватает трех, но все равно это несколько тысяч человек.

Склады с постельным бельем, продуктами и предметами гигиены, столовая, круглосуточно действующие медпункты. В павильоне D в несколько десятков рядов стоят раскладные кровати. Чемоданы, сумки, постиранное белье, сушащееся на металлических ограждениях. Координатор пункта временного размещения при мне обзванивает сотрудников — кто помнит женщину с двумя сыновьями? Когда они приехали? Кто вызвал скорую?

В павильонах происходит ротация, их обитатели и персонал постоянно меняются. Наконец получилось. «Их места были у стены, немного в стороне, прямо у эвакуационного выхода», — слышим мы в трубке. Мы вместе идем туда. Я хочу увидеть место, где лежала Олена с сыновьями. Их кровати уже заняты новыми постояльцами. Никаких соседей под боком, здесь можно вообразить себя в уединении. И раствориться в толпе, почти бесследно.

Обещание

Пока Олена лежит в отделении внутренних заболеваний прушкувской больницы, ее дети плачут дома у Ольги. Тоску по матери приходится успокаивать различными способами:

Картошкой фри. Максим не хочет есть ничего другого. Поэтому Ольга садится на красный диван в гостиной и чистит картошку килограммами. Картофельные очистки тянутся, как война.

Объятиями. Максим не сходит у Ольги с колен. Старший, Остап, тоже прижимается. С темными глазами и серьезным лицом он выглядит старше, чем на свои двенадцать. Он кладет голову Ольге на плечо и позволяет гладить себя по коротко остриженным волосам.

Тишиной. Знакомая советует Ольге: может быть, сделать вместе с ребятами что-то, что будет напоминать им о маме? Ольга предпочитает дать им выплакаться. Она гладит их по спинам и говорит по-русски: «Ваша мама — очень хорошая женщина».

Иногда кто-нибудь из мальчиков что-то рассказывает. Что они уже несколько лет жили у дедушки Василия в Киеве, что он занимался ими, пока мама лечилась.

Когда Остап хочет похвалить Ольгин суп, к которому больше никто из детей даже не прикоснулся, он говорит: «Точной такой же готовит мой дедушка», — это самый большой комплимент.

Еще он рассказывает, что в Надажине мама, уже очень слабая, не разрешала им далеко отходить от своих коек, боясь, что они потеряются в толпе. Об отце мальчики никогда не упоминают.

Ольга привозит их в больницу. Максим и Остап входят в приемный покой. Ольга наблюдает за ними через стекло. Она присоединяется к ним, лишь когда сидящая на коляске Олена и ее сыновья ослабляют объятия. «Она тогда спросила меня, что будет с ее детьми. Я ответила, чтобы она не беспокоилась, потому что теперь это уже и мое дело. Тогда Олена добавила: “Если в Украине будет безопасно, они могут вернуться туда. Лишь бы не к моему мужу”», — говорит Ольга. Она обещает Олене, что не бросит ее детей.

Ольга отдает Остапу и Максиму спальню, а свою кровать переносит в детскую.

— Через три дня после того, как у нас появились мальчики, выпал снег, — говорит Ольга. — Я вышла со всеми четверыми в парк, мы разбивали пятками лед на лужах. У меня есть фото с этой прогулки, на нем мы все улыбаемся, только мой Рох смотрит в объектив с грозной миной, вцепившись в меня изо всех сил. Моя подруга сказала, что еще никогда не видела его таким грустным.

Больничная палата, капельница, рука на животе, спина полусогнута от боли — тело Ольги хорошо помнит эту больничную хореографию. После долгой борьбы с острым гепатитом Ольга почти год тому назад услышала то, что не суждено было услышать Олене: «Вы здоровы». «Ида была еще малышкой, а вот Рох хорошо запомнил, как я болела», — говорит Ольга. Когда он узнал, что у матери мальчиков больная печень, он долго не мог успокоиться. Просыпался по ночам и проверял, дышит ли его мама.

Второй звонок: Мама умерла

Приходит письмо из суда, Ольга становится для мальчишек непрофессиональной приемной семьей. Niezawodowa rodzina zastępcza — примерный аналог патронатной семьи. С этого момента она может принимать за них решения так же, как за собственных детей: записать в школу, отвести к врачу. Она подписывает документы.

Олена слабеет. Кожа и пожелтевшие белки глаз контрастируют с розовым халатом. Ее навещает Мария Хомюк, украинская волонтерка, которая часто помогает с переводом польским официальным лицам. Она познакомилась с мальчиками в тот день, когда скорая увезла их маму из Надажина. Теперь Мария раз в несколько дней приходит в больницу.

Олена в основном говорит о сыновьях и расспрашивает о них. Мария показывает ей фото в телефоне: мальчики, улыбаясь, позируют в гостиной у Ольги. Олена рада, что они попали в такой хороший дом.

Сыновья нарисовали матери открытку: контуры границ Украины, окрашенные желто-синим, надпись на полстраницы: «Слава Украине, героям слава». Сами они в этот раз не смогли ее увидеть: желудочный грипп на несколько дней уложил их в постель. Мария обещает, что как только им станет лучше, они вновь навестят маму в больнице.

8 апреля с утра звонят телефоны. Первое соединение: Прушкув — Варшава, волонтеру Марии звонит врач из прушкувской больницы. Следующее: Варшава — Киев: это Мария набирает номер дедушки Василия, отца Олены, с которым ей раньше уже доводилось разговаривать. Дальше: Киев — Прушкув: теперь Василий звонит своему внуку Остапу. Остап подходит к Ольге: «Мама умерла».

Мальчик просит ничего пока не говорить младшему брату. Василий отправляется в Польшу. Его приезд организует Мария. В Польшу едет и Людмила, бабушка мальчиков со стороны отца.

Тело Олены

Несколько дней спустя Василий и Людмила появляются у дверей Ольгиного дома. Каждый привез с собой что-то свое: Василий — печаль, сломившую его пополам. Людмила — сильную решимость как можно быстрее забрать ребят в Украину. И документы, указывающие на нее как на законного опекуна детей. Она смогла их оформить, поскольку отец мальчиков не лишен родительских прав.

«Вначале Людмила и Василий кричали друг на друга. Я догадывалась, что они объясняются по поводу каких-то застарелых конфликтов, но мало что понимала из этой ссоры. Затем они помирились, а потом снова начали ссориться — на этот раз из-за судьбы мальчишек. Василий хотел, чтобы они остались в Польше. Людмила даже слышать об этом не желала», — рассказывает Ольга.

Следующие три недели сливаются у Ольги в одно: ссоры бабушки и дедушки ребят. Одинаковый смех четверки совершенно не похожих друг на друга детей, когда они прыгают на батуте в саду у Ольги.

Склоненная над книгами спина дедушки Василия. Получение Олениных вещей в больнице. Организация средств на кремацию. Выбор урны (простая, без креста, потому что доступны только католические). Прикрытое белым полотном тело Олены в зале похоронного дома, и Василий, в одиночестве прощающийся с дочерью. Учреждения, бумаги, подписи. Получение урны: Васиий принес ее домой в бумажном подарочном пакете в полоску, с надписью «happy day».

Гнев и скорбь

Когда я наконец приезжаю познакомиться с Василием и Людмилой, в воздухе висят гнев и скорбь. «Сегодня они так ссорились, что я на них накричала. Кажется, обиделись, сидят все в комнате», — Ольга кивает головой в сторону двери с цветными стеклышками. За ней тишина. Наконец мы все-таки здороваемся: я привезла Василию несколько украинских книг, так же, как и мальчишкам, Людмила вежливо кивает мне головой из-за телефона. На полу в их комнате стоят сумки и чемоданы с вещами всех четверых. Точнее, пятерых, ведь вещи покойной тоже должны быть где-то там. Как и урна с ее прахом.

Я пытаюсь сложить в голове историю этой семьи. Ищу подсказок в морщинах на лице бабки: вертикальным между бровями приписываю суровость. Диагональные морщины вокруг глаз появляются вместе с улыбкой, когда она смотрит на внуков. По дому она ходит в зеленой пелерине из теплого одеяла. Она худощава, энергична, мягкое слово «бабушка» ей не подходит. У дедушки тяжелый шаг, спина согнута, как будто именно на ней он носит свой траур по дочери. Он много читает, мало говорит, у него натруженные руки и недостаток терпения к мальчикам. Однако я вижу, что старший сильно привязан к нему. Младший, кажется, предпочитает бабушкины объятия.

«Поначалу она показалась мне строгой, но мальчишки сразу же прильнули к ней. Особенно Максим, — говорит Ольга. — Это бабушка заслоняла их от всего после смерти мамы, готовила еду, следила, чтобы они умывались. И отсчитывала дни до возвращения в Украину. Наверняка Олена сильно отстранилась от мужниной семьи, потому что ее свекровь даже не была в курсе, что она так тяжело больна. Но дети, должно быть, ездили к бабке на каникулы, я видела, что они к ней очень привязаны».

Я высчитываю в уме: Максиму, вероятно, было года четыре, когда Олена ушла от мужа. Остапу — восемь. Он говорит, что не хочет возвращаться к отцу.

Зато Людмила порой вздыхает о сыне, воюющем на украинском фронте: «Наш герой, хоть бы он благополучно вернулся, хоть бы дети не потеряли отца». В тот день, когда я с ними знакомлюсь, мы мало разговариваем. В их скорби — ни во взрослой, ни в детской — нет места для моих расспросов об Олене. Когда мы прощаемся, я обещаю привезти еще книг. «Неважно, о чем, лишь бы глаза занять», — говорит Василий. Вечером я получаю сообщение от Ольги — она спрашивает, не схожу ли я с дедушкой Василием в санэпид, завершить формальности с урной.

Мои украинские сыновья

– Что, уже всё? — спрашивает Людмила, когда мы с Василием возвращаемся из санэпидстанции с опечатанной урной.

– Всё.

Людмила берет телефон, а когда откладывает его, то четыре места в вечернем автобусе до Полтавы уже зарезервированы. Никаких «может, послезавтра» — они возвращаются, ведь в Украине не везде стреляют. Василий не протестует, подчиняясь очередным командам Людмилы, с которой еще час тому назад яростно ругался из-за этого отъезда.

Мальчишки уткнулись в телефоны. Я бросаю взгляд на Ольгу — она, сидя за компьютером, лишь разводит руками. У нее усталый вид. Всей полнотой прав опеки над ребятами обладает теперь Людмила. Она решает. Ольга помнит о том, что обещала Олене, но закон и в Польше, и в Украине считается с кровным родством, а не с обещаниями, данными в больничных коридорах.

Я помогаю копировать документы, которые мы сейчас отправим в украинское консульство. Оно выдаст последний, необходимый для транспортировки человеческого праха документ. Мы фотографируем очередные бумаги, будто двигаясь вспять во времени. Свидетельство СЭС об опечатывании урны — есть. Сертификат из крематория — есть. Свидетельство о смерти — есть. Наконец, копия паспорта Олены. Светлые, зачесанные за уши волосы, челка и большие глаза, цвет которых не угадать по черно-белой копии. Огромные, они едва умещаются на исхудавшем лице.

Я еще раз заглядываю в документы Олены, смотрю дату рождения — незадолго до войны ей исполнилось 42 года. Знала ли она тогда, сколько времени ей осталось? Ехала ли она в Польшу с надеждой вылечиться, или в своем умирании просто нашла последние силы, чтобы увезти сыновей от войны? Я не могу расспрашивать обо всем этом ее близких. Спрашиваю Ольгу, знает ли она об Олене что-нибудь еще.

— Василий сказал, что она изучала психологию. Так же, как я, — отвечает она. — Я вижу в ее истории жизнь, которая могла бы достаться мне самой. Расставание с отцом детей, болезнь, даже такое же образование. Вначале я даже думала, что у нас одинаковые имена. Понятия не имею, откуда эта ошибка, может, ослышалась? А может быть, кто-то назвал ее уменьшительным именем? «Оля» звучит похоже. Только потом я увидела в документах, что она Олена.

После полудня Ольга прощается со всеми четверыми — Василием, Людмилой и мальчиками, которых называет «мои украинские сыновья».

Она не может отвезти их на вокзал, ее ожидает давно назначенный визит к врачу с Рохом и Идой. «До встречи в Полтаве, обязательно приезжай к нам туда!» — говорит Людмила. Василий выходит в Ольгин сад и срезает еловую веточку. Оборачивает ее влажной тряпкой и прячет в сумке. Говорит, что это на могилу Олены.

Домой

Мы выносим из дома багаж и медленно движемся в сторону железнодорожной станции, с которой поедем на варшавский Западный вокзал. Людей на вокзале значительно меньше, чем в первые недели войны. Кое-где еще видны волонтеры в оранжевых жилетах, в здании слышна в основном русская и украинская речь, зато никаких толп, поэтому удается присесть в ожидании автобуса. Приходит Мария, щиплет Остапа за щеку.

– Что такой грустный? Не рад?

– Не рад.

Это слышит бабушка.

— Не говори так, Остап! — Людмила качает головой, вытирая покрасневшие глаза.

– А ты? — взъерошивает Мария волосы Максима.

– Рад. Я хочу домой!

– Домой, — повторяет, как эхо, Людмила и крепко прижимает к себе младшего внука.

Мимо нас проезжают автобусы. Мариуполь, Киев, Запорожье — читаем мы на табличках, вставленных за лобовым стеклом. Наконец подъезжает тот, что нужен нам. Дедушка и Максим укладывают чемоданы в багажник. Остап сторожит ручную кладь. В конце концов бабушка и младший внук садятся в автобус, мальчик громко смеется, машет мне из-за окна. Остап берет черный пластиковый пакет, в который поставили урну с маминым прахом, и вместе с дедушкой Василием заходит внутрь. Остап садится в конце автобуса, у окна. Урну ставит между ног.

Имена близких Олены я изменила. Не привожу и ее фамилию — мы никогда не встречались, и я не знаю, согласилась ли бы она ее опубликовать.

Перевод Сергея Лукина

Статья была опубликована на портале Oko.press