Хорошо нам здесь быть

Ионинский монастырь находится в центре столицы, специализируется на миссионерстве и открыт для всех. То ли дело обители, удалённые от шума и ведущие более камерную жизнь. Например, Спасо-Преображенский скит в Нещерове, в сорока километрах от Киева.

Популярные рецепты продуктивности 

и приёмы тайм-менеджмента уже не выглядят такими привлекательными в сравнении с тем, чему можно поучиться у монахов. И хотя глубину монашеской жизни мирскому человеку вряд ли постичь, но внимательно в неё всмотреться — вполне по силам.

Есть мнение, что монахи только то и делают, что лежат на берегу реки, наблюдая за её размеренным течением и читая духовные книги. Редакция поручила мне посмотреть, так ли это. И в Нещерове всего за двое суток выяснилось, что всё намного интереснее.

Друг мой, как же красиво живут монахи! Красота — главное, что обнаружилось в Нещеровской обители, если не считать удивительной объёмности, наполненности времени и пространства, ощущение которых можно сравнить с переходом от двухмерного зрения к 3D. Но это уже спойлер.

Я мечтала, чтобы меня «прикрепили» к брату, который помог бы вжиться в монастырский распорядок. Примерно так и вышло. На этом совпадения желаемого с действительным закончились. Главное правило для монаха — смирение и отсечение собственной воли — распространяется и на гостей обители.

С первых минут в Нещерове всё пошло не по плану. Я по щиколотку вляпалась в единственную на весь опрятный монастырь горку влажной глины. Замшевые (!) кроссовки отмывались прямо под уличным краном, на глазах у братии. Образ деловитой журналистки пришлось отставить. Не удалось и начать с «умного» интервью — формальные диалоги в Божие расписание не входили. Даже диктофон я включала на считанное количество минут, обходясь заметками — диктофоны не слишком органичны там, где происходит жизнь как она есть.

В общем, Господь поставил перед дилеммой: сопротивляться или довериться обстоятельствам. Выбор оказался очевиден и прост. 

Любовь к вещам

например, к красивой обуви — это не про монастырь. Гляжу уже сейчас на эти кроссы, которые несколько лет служат верой и правдой. Их удалось спасти от глины — это дар Господний мне, привязанной к брендовой вещи. Но что я знаю о дарах. Смотри, что сохранилось на диктофоне: «Если мы видим свои грехи — это самый большой дар, который можно получить. Покаяние — это возможность очиститься от зла. Чем больше очищаешься, тем больше Бог в тебя входит, пока не поселится в тебе как в храме. Это и есть состояние святых. А ощущения, которые получаешь на этом пути, — уже дар дополнительный».

Мы с тобой оба понимаем, насколько важны в житейской дороге внятно сформулированные цели. Так вот, одна эта реплика — и становится ясно, кто из нас с собеседником-монахом точнее «отцентрирован», «откалиброван», направлен. Вот бы тоже так научиться.

Раньше казалось, что всё любимое: деятельность, интересы и вкусы, ботиночки вот, даже друзья — это и есть я. Надо просто собрать всё вместе, присвоить — и стану цельной. Но вот что рассказали в Нещерове люди, давшие обет нестяжания и умеющие выживать без «необходимых» вещей, даже без желания их иметь: «Я — это не набор пристрастий и навыков. Я — это тот, кто делает ежеминутный выбор между добром и злом. Вместо того чтобы полагаться на своё эго с его предпочтениями, я уповаю на Бога».

Выходит, привычные опоры, средства самоидентификации — пусть и приятная, но побочка. При нашей с тобой любви к радостям жизни отказ от привычных ценностей кажется невыполнимой, даже не совсем нужной задачей. Но монашеский ответ получен и на это: «Жизнь с Богом во много раз превышает возможное наслаждение от мира: от общения с любимыми, от еды и карьеры… Мирские радости Господь даёт как залог, чтобы мы поняли, что можно жить хорошо. Это конфетки, которые в конечном счёте ребёнок должен перерасти и прийти к чувствам другого порядка. Всё, что нам нравится, создал Бог и вложил в это отпечаток Себя. Но тварная природа вещей ограничена, а Бог безграничен».

На собеседнике — пара кожаной обуви. Чёрной, неброской, как и остальное монашеское облачение. На одном носке лёгкий след влажной земли — брат только что вернулся с огорода. Этот след не кажется лишним и неопрятным, не вызывает желания срочно предложить монаху влажную салфетку. Почему?

Дивен Господь во святых своих 

и пути Его неисповедимы. Я до воцерковления думала, что верующие — это такие специально обученные безгрешные люди. И в жизни все эти «божественные» супермены в платочках или подрясниках ведут себя безукоризненно. Считала, что храмы — это запредельный мир для святых людей. Но оказалось, что даже если жизнь человека протекает в монастыре, вера сама по себе не наделяет праведностью, не является билетом в космос или рай. Верующий просто сживается с тем, что Бог есть, и факт Его существования накладывает некоторые обязательства. Как и привилегии.

Монахи говорят, что вера — это жизнь в дополненной реальности. Вот тебе и 3D. Ещё уточнили, что без Бога жизни не бывает. Так что «волшебная Нарния» — это и есть реальность. Везёт же монахам!

Вера меняет жизнь, но в то же время оставляет человека самим собой, со всей его обнажённой уязвимостью и человечностью. Костяк характера и увлечения также остаются прежними: кто любил философствовать и петь, тот и во Христе философствует и поёт — как один из моих нещеровских собеседников. Он голосом служит на клиросе, а любознательным умом превращает каждое послушание (то есть монастырскую работу) в науку.

Так кого же Господь приводит на этот кажущийся странным и сложным монашеский путь? Может, всё же есть факультеты будущих святых? Или спецподразделение молитвенных войск…

Вот местная братия. Кто‑то заехал помолиться, и ему предложили остаться. Другой прибыл из соседней страны. Там у него прошлое и Родина. Здесь — то, что теперь нужно душе. Иногда он наведывается в Киев из пронзительно тихого Нещерова, чтобы глотнуть атмосферы большого города. Нескольких вылазок в год достаточно. Дальше — густая молитвенная тишина.

Ещё один брат всю молодость провёл в поиске идеальных отношений. Его жизнь была наполнена драмами, каждая из которых сама по себе способна вышибить из социума: попытки отшельничества, эксперименты с веществами, несколько лет проживания в подвале, развод, увлечение эзотерикой. Сейчас он смотрит на меня удивительно светлыми, ясными глазами человека, о чьём прошлом уже ни за что не догадаться по его речи и манере себя держать. Говорит, что только любовь к правде не дала ему развалиться. А правдой оказался Христос. Нашёлся наконец.

В монастырь не уходят

а приходят, кстати. Так научили говорить нещеровские братья, в противовес устойчивому выражению, популярному в миру. В широких кругах принято считать, будто монах от мира именно сбегает, не желая пребывать в «юдоли плача». Но, думаю, ты подозревал, что цель пострига — не побег от реальности, иначе проще было бы углубиться в компьютерные игры.

«Монах выходит из мира и смотрит на Бога», — так ёмко и красиво обозначает братия в Нещерове свои цели. Разница между миром и монастырём — в системе ценностей. Светский человек живёт только цивилизацией. А верующий, и тем более монах, смотрит на мир цельно. Постигает что‑то ещё, кроме денег, политики и прогресса.

Мирские задачи — вроде поступления детей в институт, карьеры, сбережений, потребления — монаха не отвлекают. Можно спокойно повернуться лицом не к цивилизации, а к человеческой природе — своей собственной. Заглянув внутрь души, обнаружить поле непаханое и начать, с Божией помощью, его возделывать.

Монастырская жизнь вращается вокруг Господа. Здесь говорят, что по‑настоящему важно только то, в каком состоянии будет находиться душа в момент встречи с Ним. Всё устроено так, чтобы монах думал только об этом: «В миру путешествуют, переезжают, ищут новое место, где надеются “жить по‑настоящему”. Но это место не на карте, а в душе — там, где должен быть Бог. И благодаря ограничениям внутри монастырской черты открывается лестница на Небо. Движение по этой вертикали приближает к Богу, и каждый следующий шаг — это немножко “прыжок выше головы”. И Бог всегда подаёт руку, если мы примем решение прыгнуть».

Братьев частенько спрашивают, мол, как вы так живёте. А они знаешь что отвечают?! То, чем занят монах, должно занимать и каждого христианина. Просто для монаха это приоритет: «Основная задача христианина — обо́жение, примирение с Богом через покаяние. Каждый день нам Господь даёт тысячу примеров нашего греха. В каждый момент времени совесть показывает наши несовершенства. Соответственно, в каждый момент времени нужно над этим работать. И молиться Богу, чтобы Он помог справиться». Просто в миру, развивает мысль собеседник, легче уйти от ответственности. А так — у каждого из нас свой монастырь. То есть ограниченный набор житейских локаций и обязательств. И живём по‑настоящему мы лишь там, где можем себя проявить.

Для меня локации — работа, дом, метро, квартира лучшей подруги. Хотя иногда в шуме дней мнится, что под ногами целый Киев. А у монаха — четыре гектара территории обители. И на этой земле, расположенной на небольшом и живописном Нещеровском холме, множество всего. Есть храм — центр жизни, есть братские корпуса, трапезная, два огорода, шикарный сад, цветник, гостевой домик, приют для кошек, кладбище, пасека, поляна, несколько подсобных помещений, часовня и возможность проживать жизнь в естественном для человека ритме. Богатство — вот же оно, оказывается. Бери да береги.

Устав — якорь для монаха

а без свода правил монастырь может считаться не более чем общежитием по интересам. Даже в такой юной обители, как Нещеровская (ей чуть более десяти лет), устав на первом месте. Цель любых правил, рассказывают здесь, — это организация «внутреннего человека», ведь внутреннее зависит от внешнего. Один из братьев, например, чтобы настроиться на нужный распорядок, регулярно раскладывает всё по полочкам в собственной келье. Видимо, неспроста писал Экзюпери про «приведение в порядок собственных планет». Монахи говорят, что стремление к гармонии — это тоска по Богу, Который Сам гармония и есть.

Тот же брат отметил, что дисциплина вскрывает все внутренние проблемы. Где жмёт, там и копай. Мы были с братьями на огороде, беседовали, а они попутно копали картофель. Когда я предложила помощь в сортировке клубней, они ответили, что на это нужно брать благословение. Что, нельзя просто помочь? «Нет, — ответил брат. — Не я здесь ответственный. Не мне и решать». Стою и боюсь притронуться к картошке. Игумен даёт благословение. Легчает. Под благословением проще — знаешь, что всё идёт правильно, всё по воле Божией. Цена такой умиротворённости — полное послушание игумену, духовнику. Раньше я бы поторговалась. Теперь уже нет. Цена адекватная.

Послушания занимают почти всё монашеское время, за исключением служб и молитвенного правила; работа выдаётся дважды в день — после завтрака и после обеда. Распределяют задачи старшие по тому или иному послушанию: ответственный за огород, например, даёт поручения всем, кого благословили работать на грядках. Если нужно взять внеочередное благословение — хотя бы на помощь гостьи из Киева, спрашивают игумена.

Но я, вообще‑то, хочу собирать картошку тогда, когда хочу. Люди творческих профессий в принципе привыкли полагаться на собственное мнение. А монахи осмотрительны: «Часто восприятие оказывается ложным. Доверять можно только Богу. В монашестве важно открытие помыслов духовнику. Духовник наблюдает за моими установками и корректирует их. А вдруг я какую‑то ересь говорю? Духовник — человек опытный, и ты полагаешься на его волю».

Получается, монахи по сравнению с мирянами должны чувствовать себя как в тюрьме. Но они выглядят свободнее нас. Потому что если принять правила, то жизнь наполняется сознательностью и размеренностью. «Барьеры» превращаются в разумное ограждение, внутри которого — глубина: «Монах даёт Богу обет: я остаюсь в этом монастыре, я принимаю духовника, это мой дом, здесь я и умру, и на этом кладбище меня похоронят. И этим мы “заякорились”. И как только дано обещание Богу не двигаться с места, тем самым мы даём Богу возможность действовать в нас».

Чем ближе предмет, тем больше видно деталей. В одной из картофельных лунок обнаружилась полевая мышь. Маленькая и милая. Хвост и задние лапки — длиннющие. Она совсем ещё детёныш, даже глазки не до конца раскрыты. На руки идёт, в ладони носиком тычется.

В монастыре удивительным образом появляется время и желание вникать в мелочи. Жизнь ощущается правильной, простой и красочной, как осеннее яблоко из пышного монастырского сада: оно блестит, налитое, сочное, крепкое, и переливается полутонами, от нежно-жёлтого до розового и бордового. Откусываешь — звонко звучит. Вкусно.

Се, что добро, или что красно 

но еже жити братии вку`пе. Так поётся в Псалме 132, и ровно то же самое ответит любой брат о своих приоритетах. На деле‑то, конечно, всякое бывает — когда семья состоит не из святых, нюансы неизбежны. Быт в обители общежитийного типа именно что семейный (нещеровцы ориентируются на монастыри Святой Горы Афон). А поскольку монахи считают человеческие взаимоотношения проекцией отношений с Господом, ответственность растёт: «Брак — это ворота для Бога в жизнь человека. Как и постриг. Чтобы дойти до образа, который Бог в нас заложил, нужно в себе что‑то поменять. Отношения в семье всегда указывают на то, что требуется исправить. И есть два выхода — или каяться, или говорить, что “не я виноват, а он”».

Так что брат для брата — «лакмус греха». Монашествующие в принципе уверены, что духовная жизнь возможна только во взаимодействии с другими. А общение с людьми неминуемо «обтачивает».

Ещё говорят, что Бог дивным образом «подгоняет» братьев друг под друга, не сводит людей в монастыре случайно. Даже мирские профессии пригождаются в хозяйстве конкретной обители. Правда, тем же философам тяжеловато, потому что они всегда знают, как лучше, и готовы активно рассказывать это другим, по просьбе и без. Другим приходится, конечно, терпеть. Так что поделились со мной и таким рецептом: если начинаешь поучать ближнего, становишься как бы между грешником и Богом. А кто давал тебе такие полномочия? Надо этого грешного ближнего просто любить. Дай Бог научиться.

Братья живут в кельях по одному. У некоторых есть домашние животные. Есть коты. И даже паук. Друзей у монахов особо не принято заводить, но животных можно. И тем не менее в монастыре нет одиночества. Объединяют и общий быт, и распорядок, и общие цели. А если нужно уединение, можно побыть в келье в свободное время, допустим, вечером.

Один брат рассказывает, что в монастыре абсолютная тишина и созерцательная атмосфера. Второй, независимо от первого, уверяет: тишины здесь нет — множество событий происходит, раздумывать на «экзистенциальной» скамейке, которая стоит позади сада и открывает вид километров на сорок вокруг, некогда. Но кое у кого из братьев есть бинокль, и с созерцательной лавочки на краю холма они глядят на Киев, который отсюда смотрится далёкой и чужой грядой многоэтажек на горизонте. В обители много неба, оно куполом накрывает холм. Оно здесь важнее городских горизонтов.

Одно из монастырских послушаний — молитва за весь мир. Поэтому даже в ночное время находится работа: по часам, по очереди братия за ночь прочитывает всю Псалтирь. Мы в это время безмятежно спим — в гостевом домике или в Киевах наших, и снятся нам мирные сны, например, про знакомство с полевыми мышами. И картошка монастырская.

Место внимать и слышать 

всё, что происходит внутри, — вот что такое монастырь. Бытие тут очищено от лишних, суетных и заумных действий. Оттого время, проведённое здесь, кажется настоящим и правильным. Вот служба и молитва, вот еда, вот работа, вот чай, вот диалог. Мобильный интернет на смартфоне почти не ловит, и я молюсь, чтобы он продолжал не ловить до возвращения в Киев. Хоть и боюсь за двое суток совсем оторваться от реальности. «От какой реальности?» — уточняет брат.

В своё первое нещеровское утро я проснулась рано в комнатушке монастырского гостевого дома. Это глиняная хатка с низкими потолками, уютная, обустроенная. Полунощница в семь, до храма 5–10 минут ходу, надо собираться. Я была одна. Храм и корпуса — на холме, за стеной леса. Домик прямо под горой. Накануне не спала допоздна, к тому же до домика меня вели впотьмах, оттого сонно не помню, как пройти к храму. С крыльца выхожу прямо на развилку. Прохладно. В одну сторону дорога вдоль леса и в другую тоже. Храм не видно ниоткуда, куда направляться — не понятно. Без пяти семь. Выбираю направо, но по ощущениям удаляюсь от монастыря. Оборачиваюсь метров через четыреста: и правда, купол храма виднеется далеченько на горе.

И вдруг на пригорке рядом с домиком мелькает рослая монашеская фигура. Это точно брат, ответственный за домик, явно пришёл проверить, где я и как: больше ему тут делать нечего за минуту до службы. Фигура монаха — над домиком, он поднимается прямо по горе. Вспоминаю, как накануне он рассказывал про короткую тропу к храму не в удобный обход, а напрямик через лес. Хоть он меня и не увидел, но появился как чудесный проводник. И я уверенно иду на нещеровскую полунощницу в эти интересные семь утра по просёлочной дороге мимо лесочка по правую руку и огородов по левую. Прямо в гору, к монастырским яблоням и храму. И ловлю солнце в зелёном безбрежье огородов.

А ещё в тот день был обед; гости едят отдельно от братии, чуть позже. Я за столиком одна, угощаюсь вкусным наваристым супом. На кухне шуршат послушники. В самой трапезной якобы пусто. И вдруг слева от тарелки появляется металлическая кружка, в которой пакетик чая и кипяток. Пока я доем, чай как раз заварится и слегка остынет: можно будет пить. Кто его сюда поставил и когда — не заметила. Тихая, непоказная и своевременная забота — мы же с тобой знаем, Чей это почерк. И мне давно нигде не было так хорошо, как здесь.

P. S. А это фильм о Нещеровском монастыре. Он называется «Тишина» и рассказывает об одном дне жизни обители в её естественных звуках (режиссёр: монах Анастасий (Корсанюк), операторы: Александр Сак, Алексей Сак, Александр Чёрный):

Автор благодарит за возможность прикоснуться к монастырской жизни и за помощь в написании текста братию Спасо-Преображенского Нещеровского монастыря, а также священника Иоанна Коржука.

Фото: монах Анастасий (Корсанюк), архив Спасо-Преображенского монастыря, Сергей Рыжков; личное фото автора.

Ирина Гринюк, журнал "Отрок"