Субботнее утро, вокруг пушистый снег, светит солнышко, я, подсмеиваясь про себя, зависаю над забором психушки в сторону к «большой земле» с мыслью — а что я здесь делаю?

Решение стать волонтером, а именно пойти в психоневрологический диспансер, далось непросто. Сравнимо с решением сходить на первую исповедь. Вроде знаешь, что дело нужное, но не очень отдаешь себе отчет, зачем оно нужно именно тебе. Но раз уж собралась — надо идти. Процесс первого похода растянулся месяца на два. Сначала на сайте «Молодость не равнодушна» приметила нужное объявление, и созвонилась с координатором. Мне были рады — это немного успокоило. Выбрала субботу — и естественно не пошла. На следующую тоже нашлись более важные дела и так еще пару суббот. Но мысль о несделанном важном деле не давала покоя. Понадобилась личная мелкая драма, замешанная на любовной истории с незначительными взлетами и такими же падениями, для того, чтобы собраться с духом и пойти. Так сказать, способ переключить себя посредством участия в полезном мероприятии. Переключило.

То субботнее утро было по-весеннему легкое, солнечное. Ехала в условленное место на ст. м. «Житомирская» с легким чувством страха. Все же, новые люди — волонтеры. О чем с ними разговаривать, а главное — что делать и как себя вести с душевнобольными. А вдруг они неадекватные? И что я вообще себе придумала, мне что, делать нечего, и кому это нужно. Но вроде уже еду — деваться некуда. Еще одна попытка была включить задний ход уже на платформе, вовремя пресеченная не дремлющим разумом. Группа людей отрешенно-экзотической наружности, наверное, волонтеры. Так я себе их представляла: смесь библиотекарши с экзальтированной пионеркой-комсомолкой и бабушкой у подсвечника. На всякий случай решила позвонить. Отвечает приятный мужской голос, но не из этой группки странных личностей, не видно, чтоб кто-то из них держал мобильный у уха. Зато на соседней лавочке нахожу очень симпатичного высокого мужчину и девушку со светлым добрым лицом, Сашу и Аню, как я потом узнала. Так вот вы какие, волонтеры, подумалось мне, вполне обычные люди. Без нимба, веселые, простые.

Надо было дождаться еще пару девочек и можно идти. Но волнение, страх и чувство неловкости, что ввязалась в дело мне не по силам, все еще не унимались. Шла как на экзамен, материалов для подготовки к которому не было и даже вопросы неизвестны. Задала несколько глупых вопросов — меня успокоили, что могу ничего не делать, а просто посидеть и посмотреть. Это несколько придало уверенности. По дороге зашли в церквушку, Саша прочел вслух молитву, приложились к иконе «Неупиваемая чаша» — и тут я словила себя на том, что совсем успокоилась, доверившись Богу. Остальная часть дороги уже прошла в предвкушении нового опыта. Да и ровное, уверенное спокойное поведение ребят воодушевляло.

На проходной нас уже встречали. Как объяснили мне Аня и Саша — это традиция. Подопечные очень ждут волонтеров, как дорогих гостей. И это не удивительно, ведь в заведении закрытого типа ко многим просто некому приходить.

Встречающие женщины радостно рассказывают новости, спрашивают как дела, спрашивают о тех, кто давно не приходил. Знакомство с основной группой девочек происходит уже в корпусе. Я стараюсь стоять в сторонке, но мне не оставляют шансов остаться незамеченной — подопечные сами подходят знакомиться, некоторые меня обнимают, расспрашивают. Ощущение такое, словно попал в среду хороших знакомых, где тебе действительно рады и это так и есть! Детская искренность сначала поражает, но потом привыкаешь как к чему-то само собой разумеющемуся.

Женщины, живущие в интернате, разных возрастов, от 20 до 70, но язык не поворачивается назвать их иначе как девочки, кроме некоторых дам в возрасте, волею судьбы попавшим в это заведение к которым обращаются по имени отчеству. У всех разные истории: кто с детства переходит из интерната в интернат, кто попал сюда в результате болезни в зрелом возрасте, кого-то сдали дети, кого-то родители, кого-то родственники, претендующие на жилье и не желающие присматривать за сиротой, кого-то спасают от безумия наркомании. Сколько девочек — столько историй, как правило, трагических, жестоких, бездушных...

Как мне показалось, основная болезнь многих подопечных, которым разрешают выходить к волонтерам — их ненужность своим близким, обществу. Зачем ими заниматься, помогать найти свое место в обычной жизни? Проще сдать в лечебницу под контроль специализированного персонала, большей частью энтузиастов с большим сердцем. Конечно, есть тяжелые случаи, сложные болезни. Такие люди — тяжелый крест для родных, и нельзя осуждать тех, кому этот крест не по силам. Но есть также случаи, в которых нет оправдания тем, кто обрек в целом нормального человека на такую жизнь.

Раззнакомившись со мной, девочки быстро расселись за длинным столом. Волонтеры раздали карандаши, краски и разрисовки и все занялись творчеством. Некоторые при этом активно общались с волонтерами, другие сидели с отрешенным видом. Но эта отрешенность, как я поняла позже, оказалась обманчива — на самом деле погрузившись в рисование, подопечные чутко, как локатором улавливают каждое слово с разных концов стола, иногда вставляя комментарии по теме разговора. Творческий процесс плавно перешел в чаепитие с печеньем и конфетами, принесенными волонтерами. Естественно, о том, что я собиралась сидеть в сторонке и наблюдать я и не вспомнила.

Отдельно надо заметить, что среди жительниц интерната встречаются настоящие таланты. Конечно, можно сказать, что все талантливы в чем-то своем, но я имею в виду работы, достойные отдельной выставки в картинной галерее. Позже я познакомилась с Марьей Филипповной, прекрасной женщиной, которая заведует мастерской рукоделия. Она показала шедевры, сделанные ее подопечными. Как я потом узнала, эти шедевры творились не благодаря, а вопреки, так как мастерская не финансируется, и материалы закупаются на редкие пожертвования и скудную зарплату самой Марьи Филипповны...

Можно много рассказать о девочках там живущих, о местных порядках, проблемах, несправедливости и человеческом подвиге тех, кто там работает за мизерную зарплату, как говорят, на голом энтузиазме. Рассказ бы получился скорее грустным, чем оптимистичным. Это такой же мир как наш, сжатый до размеров больничных стен и территории вокруг. Некоторым обитателям повезло — их иногда забирают домой, на большую землю. Но таких очень немного. У большинства же радости общения с внешним миром можно сосчитать на пальцах одной руки, и встречи с волонтерами занимают не последнее место....

Почему я продолжаю ходить туда? Да потому что, придя домой, я благодарю Бога за маленькие удовольствия, которые кажутся нам нормой. Мы их естественно не замечаем и не придаем им значение — за то, что у меня есть своя кухня, где я хозяйка, хоть и в съемной квартире, за то, что я могу приготовить свежий домашний борщ, помыть посуду, принять душ в своей ванной, позвонить подружке и поговорить с ней сколько вздумается, планировать следующий день, неделю, ставить цели в жизни и двигаться к ним, за то, что я, слава Богу, здорова и у меня есть любящие родители...

И временно неустроенная личная жизнь кажется такой мелочью, по сравнению с тем, чего лишены эти женщины — полноценной жизни, в которой ты движешься, каждый день получаешь от Бога новые возможности и делаешь выбор, способный эту жизнь изменить к лучшему. А у девочек — день за днем стены лечебницы, общая столовая, комнаты на несколько человек, внутренние новости, редкие визиты родни к некоторым и ...встречи по субботам с волонтерами.

А что же я делала на заборе психлечебницы?

Все просто — у волонтеров сложилась маленькая традиция сокращать обратную дорогу, перелезая через забор за корпусами. Но это секрет.

Наталия Юрченко