Встреча с Марией произошла в Киево-Печерской Лавре, на кухне в кафе. Она повар со стажем более 20-ти лет. В последние годы здоровье пошатнулось, и Мария ушла с «горячего» цеха в «холодный» — делает салаты и закуски. Маленькая пышечка, юркая, веселая, иногда громко смеется, и от этого смеха становится теплее.

Мария долго присматривалась ко мне — журналистке. А потом пришла и сказала, что она получила благословение рассказать мне о ее отце Степане, который 9 лет был политическим заключенным в лагерях ГУЛАГа.

Мария: Мне говорил один старец: «Предал Господа и Иуда, и Петр... Только Петр нашел в себе силы дотерпеть свою совесть до Воскресения Господа, а Иуда — нет». В непростые минуты жизни вспоминается мне мой отец — Дмитрош Степан Васильевич. Хотя отец ушел из жизни, когда мне было всего 22 года, я благодарна Богу за это время общения с ним.

...Шел 1948-ой год. Страна становилась на ноги после военной разрухи. Люди созидали семьи, восстанавливали разрушенные дома. А молодого парня Степана из небольшой деревушки на Западной Украине увозили этапом в лагеря как врага народа.

«Политический заключенный» — было написано в документах. Карающий бич сталинских репрессий ударил по умному юноше, выросшему без отца. Репрессированные давали подписку о неразглашении своей лагерной жизни, поэтому отец молчал. Только маленькие отрывки его рассказов рисовали неполную картину этого периода его жизни, давали мне силы иногда бежать, иногда идти, а иногда ползти ко Христу...

Пережив страшные годы, с одной стороны, рядом с учеными, священнослужителями и политическими, а с другой — рядом с зеками, ворами, отец не утратил человеческий образ, не озлобился на людей, на Бога и судьбу.

Он научил меня маленьким, но главным молитвам, он научил меня не сдаваться в трудных обстоятельствах. А что его самого вело? Божье милосердие и молитва матери, моей бабушки Феклы, которая босиком ходила в церковь за 18 километров.

— Мария, почему Ваш отец стал политическим заключенным?

— В 17 лет он что-то сказал против власти, и его отправили в лагеря. Его мать была глубоко верующей, молилась Божией Матери, чтобы Она его спасла. Однажды Богородица явилась бабушке Фекле во сне и сказала: «Не бойся, Я тебе его вымолю».

Отец иногда писал своей маме письма, просил, чтобы она выслала ему картофельные очистки — в тюрьме был жуткий голод. Было много непонимания среди соседей — как мы можем ходить в Русскую Церковь, Московского Патриархата, если Россия заслала отца в лагеря. Но ведь это не Россия, а Сталин, его режим засылал всех — и украинцев, и своих, русских. Сталин боялся умных людей, вот и их хотел уничтожить.

Как-то отец проговорился, что в лагере ему руки ломали — всаживали в двери. Хотели сделать его доносчиком, но не смогли...

— Как Вы поняли, что события из книги «Отец Арсений» связаны с событиями из жизни Вашего отца? Где было это место? Что отец рассказывал вообще по этому поводу?

— Когда уже отца не было в живых, года через два после его смерти, пришли реабилитационные документы. Это был Норильск, это были рудники. Я тогда (10 лет назад) перечитала все это, но не думала, что мне придется еще когда-то это вспоминать. Хотелось забыть...

Там были указаны рудники, нормы выработки, даже благодарность, что отец очень хорошо себя вел. Отцу дали в его 17 лет 18 лет лагерей. Помогла только смерть Сталина — 18 лет заменили на 9...

Политические, как и батюшки-священнослужители, были под особым контролем. Помню, когда я выбирала профессию, отец просил, чтобы я не шла в журналистику и в политику. Говорил, что если пойдешь — кончишь лагерями, как и я...

После перенесенных страданий отец вел глубоко духовную жизнь. Он никогда не садился есть, не перекрестившись, не помолившись. Когда отец вставал перед иконами, всегда были благодарственные молитвы. Никогда он не упрекал маму, что что-то не так... Он жил с большой благодарностью к Богу, и даже свою мирскую обычную жизнь так воспринимал.

— Как отец воспитывал Вас после всего пережитого в лагере? Люди после войны или лагерей обычно возвращаются с нарушенной психикой...

— Мы по-разному воспитывались с братом. Брат тянулся к маме, а я, девочка, интеллектом и поведением была похожа на отца. Отец это замечал, и всю душу вкладывал в меня. И что я вижу сейчас много озлобленности в людях, в мужчинах, в мальчиках — этот ропот, это зло — меня очень удивляет.

Отношение отца ко мне — необъяснимая любовь. «Я тебя уважаю, я тебе доверяю, я тебя люблю, и ты не имеешь права на какие-то плохие поступки», — так мне говорил отец. Мне было стыдно перед отцом, когда я где-то не оправдывала его доверия и плохо поступала.

Одно время у меня был ропот на родителей, мне казалось, что они дали мне мало веры, мне хотелось, чтобы каждое воскресение они меня брали с собой в церковь. Они меня водили в церковь раз в три месяца и редко причащались. Однако они дали мне трепет и страх перед Богом. Я вижу сейчас, что многие ходят часто в церковь, но все стало как-то обыденно. А у нас в семье это было редко, но трепетно — церковь, Господь, батюшка... Мои родители не нагружали меня высокими материями, однако жили в любви к Господу и так воспитывали — своим примером. Поэтому Бог не стал для меня обыденным.

— Расскажите, как жили Ваши родители, как познакомились?

— Матери было 19, а отцу 28, когда они познакомились. Однажды, когда отец еще сидел, шли девочки с поля. И бабушка Фекла говорит, глядя на мою маму: «Ой, яка гарна дівка, як калина, і чия ж це вона?» Узнала. Очень хотела ее отцу в жены. Вымаливала это. И хотя к моей маме бегали свататься хлопцы со всего села, она выбрала моего отца, он без всяких долгих ухаживаний засватал маму. Отец смеялся потом: «Два зайці б’ються, а третій виграє».

Я очень уважала своих родителей. Особенно помню зимние вечера, когда мама нам много всего рассказывала. Она как-то умела без назидания учить нас. Она не осуждала людей, а осуждала грех. Женщина пьет, например, и мама могла даже не сказать ее имени, а рассказать об этом грехе нам. Или женщина изменяет — тоже рассказывала именно о грехе, не осуждая человека. Помню, рассказывала, как один мужчина бросил крест в воду, он потом мучился долгие годы от болезни. Мой дед стал очевидцем, вытащил крест из реки, у нас на чердаке лежал этот крест. Я сколько прожила — не научилась так, как мама, рассказывать. Мамин род — все православные верующие, из поколения в поколение.

У нас не было много икон — всего несколько. Моя любимая икона с лилиями — «Неувядаемый цвет».

Что запомнилось мне — так это благоговение жены к мужу, почтение. После войны — пусть он старый, больной, — но хоть какой-то мужчина. Не помню, чтобы родители ругались или грубо общались. Да, были разногласия, но они их решали без детей. Сами уходили или отправляли нас, детей, погулять и решали проблемы.

Первым умер отец, от гипертонии. Мне было всего 22 года. Меня вызвали, когда он уже умер. Мне рассказывали, что отец перед смертью уже не мог говорить, а только плакал неделю...

А мама, пережив тяжелую болезнь, ушла тихо, сказав на прощание так благоговейно, что у меня дрожь пошла по телу: «Діти, я іду до Богородиці...»

Мария Обуховская: «Вечная память моему отцу, Степану Васильевичу Дмитрошу, заключенному ГУЛАГа...»

Беседовала Елена Гулая