Детская реанимация. Место, где аппаратура отсчитывает пульс, давление и минуты. Для кого-то самые страшные и тяжелые минуты, а для кого и последние. Место, где борются за жизнь еще не успевших пожить. Святая святых больницы. Слово «реанимация» звучит для нас почти так же, как «операционная». И с операционной реанимация сходна тем, что дверь первой и второй разделяет детей и их родителей. В операционной — на часы. В реанимации — на долгие дни и недели. И неделями мамы живут за этой дверью, и надежда сменяет отчаяние, а отчаяние надежду.

«Моя Машенька лежала в отделении токсикологии "Охматдета" и 4,5 недели нас к ней не пускали. Пустили, когда со слов завотделения она стала "эмоционально истощена и не проявляла желания жить". Эта железная дверь отделения — самый страшный кошмар моей жизни».

«Как я унижалась, чтобы посмотреть на ребенка, кого я только не задействовала, чтобы увидеть Никиту. Моя родная сестра (она врач) на коленях перед начмедом стояла. Руководство больницы вело себя со мной грубо, резко. У них для отказа был только один аргумент. «Не положено пускать родителей в реанимацию!»

Чувства этих двух мам, украинской и русской, наверное, испытывали все, чей ребенок оказывался в реанимации. Мало кто делает попытки прорваться туда. А между тем из всех медицинских манипуляций только оперативное вмешательство и реанимационные мероприятия (подключение аппарата ИВЛ, дефибрилляция и т. д.) могут быть основанием для того, чтобы родственники больного ребенка покинули помещение.

Ст.64 «Основ законодательства Украины о здравоохранении» гласит: «При стационарном лечении детей в возрасте до шести лет, а также тяжелобольных детей старшего возраста, нуждающихся по заключению врачей в материнском уходе, матери или другим членам семьи предоставляется возможность находиться с ребенком в лечебном учреждении с обеспечением бесплатного питания и условий для проживания».

В ратифицированной Украиной Международной конвенции о правах ребенка говорится: «Государства-участники обеспечивают, чтобы ребенок не разлучался со своими родителями вопреки их желанию, за исключением тех случаев, когда компетентные органы, согласно судебному решению... определяют, что такое разлучение необходимо».

То есть законодательство утверждает, что дверь реанимации захлопывается перед родителями совершенно безосновательно. Вывозя детей на лечение за рубеж, украинские родители с удивлением узнают, что допуск в реанимацию в течение дня или даже круглосуточный обеспечен для них в Германии, Англии, Израиле, США. Психологический контакт ребенка с матерью считается важным фактором, влияющим на выздоровление. Кроме того, посетители «с улицы» приносят с собой бактерии, вступающие в борьбу с «госпитальной» флорой, устойчивой к антибиотикам, и это повышает эффективность антибиотикотерапии. Так что строгий санитарный режим, оказывается, вовсе не то, что нужно пациентам реанимации.

Почему же в Украине их близких родственников туда не пускают? «Условия наших реанимаций не позволяют допускать туда посетителей», — таков ответ начмеда детской онкологии Татьяны Александровны. По голосу Татьяны Александровны ясно, что ей не очень-то хочется говорить на эту тему. «Вот мы были в США на экскурсии в реанимации — там совсем другое дело, — продолжает она. — У каждого больного отдельная палата, в которой работают камеры слежения, и все больные на глазах у персонала. А в палате за ширмой — кровать для мамы. Если же разрешить кому-нибудь навещать ребенка в реанимации, где одно помещение на всех, — будут нарушены права других пациентов!»

Сергей Иванович, детский врач-онколог одной из украинских больниц, отвечает мне вопросом на вопрос: «А зачем родственникам там находиться? В реанимацию дети попадают в тяжелом, чаще всего бессознательном состоянии. Они стоят между жизнью и смертью. А мамы тут в большинстве случаев не помогают, а вредят. Представьте себе, что испытывает мама, наблюдая своего ребенка, у которого происходит остановка сердца. Страх, панику, правда? Врач действует хладнокровно, руководствуется здравым расчетом. А мама будет хватать врача за рукав, задавать вопросы, падать в обморок. Как она отреагирует, если потребуется "стрелять" — так врачи называют дефибрилляцию? Потребуется еще персонал, чтобы оказать помощь маме. А у нас дежурит всего два врача порой на 12 больных, из которых 8 на ИВЛ.

С другой стороны, посетители в реанимации — это вытеснение больничной микрофлоры, что довольно важно. Потом, говорят еще о психологическом контакте матери и ребенка... Это все хорошо, но в целом я считаю, что реанимация — не то отделение, где должно быть постоянное пребывание родных. Такого, наверное, нет нигде в мире».

О. Л.: «А как обстоит дело с ситуациями, когда ребенок находится в реанимации в сознании? Если, к примеру, ему 2-3 года? Каково ему там одному?»

С. И.: «Такого практически не бывает. Он или без сознания, или находится в состоянии медицинского сна».

О. Л.: «Я слышала, что бывают тяжелые болезни, когда отказывают легкие, но на аппарате ИВЛ человек еще может прожить недели и месяцы».

С. И.: «Да, такое действительно случается. Дело в том, что в этом случае больные вовсе не должны находиться в реанимации. У нас они живут там только потому, что аппарат ИВЛ по причинам материального порядка невозможно поставить ни в обычном отделении, ни дома у пациента. Недавно для мальчика, лежавшего в нашем отделении, собирали деньги на ИВЛ, чтобы выписать его домой... Не успели».

О. Л.: «То есть у вас родных в реанимацию не пускают совсем?»

С. И.: «Нет, почему, пускают в исключительных случаях... Это решается индивидуально».

О. Л.: «Но ведь в развитых странах посетители в реанимации — это норма?»

С. И.: «Видите ли, я считаю, что наше общество до этого просто не доросло. Мамы у нас очень разные... Вот сейчас родителям разрешили ложиться вместе с детьми в обычное, не реанимационное отделение. И часто мы наблюдаем такую картину: ребенок бегает по коридорам, предоставленный сам себе, а мама спит на его кровати. Некоторые мамы отлучаются от детей попить пивка и покурить. Или, например, пустили бы вы в реанимацию к 9-месячному ребенку маму, которая ударила его по голове цветочным горшком, что привело к черепно-мозговой травме?»

Доктор долго рассуждает о незрелом украинском обществе. Он рассказывает о крупной автокатастрофе, свидетелем которой был недавно: «Знаете, что делали 90% прохожих? Они снимали происходящее на мобильные телефоны!» Упоминает об инклюзивном образовании для детей-инвалидов: «Что можно говорить о наших людях, если взрослая, умная, образованная женщина заявляет: «Мой ребенок не будет учиться в одном классе с дауном!» Прощаясь, он просит не упоминать его фамилии: «Я ведь говорил с вами не только как врач, специалист, но и как отец ребенка-тяжелого инвалида...»

Я глубоко сочувствую Сергею Ивановичу (имя, конечно, изменено). Но права мам тяжелобольных детей, оторванных от своих чад в самые тяжелые дни, волнуют меня не меньше, чем права детей-инвалидов, которым отказывают в образовании.

И хочется провести параллель между двумя ситуациями. Когда учительница говорит маме особого ребенка: «Как же я могу взять его в свой класс? У меня здесь 30 здоровых. А ваш будет вставать, выкрикивать с места, срывать урок. Ему придется по 10 раз все повторять. Он будет тормозить учебный процесс! Нет уж, извините, я так не смогу выполнять свой профессиональный долг».

По сути то же говорят родителям врачи: «Вы будете мешать! Вы можете упасть в обморок. Нам придется отвечать на ваши вопросы. Нет, посидите-ка за дверью».

Доктор, конечно, прав. Украинцам далеко до европейской толерантности. Но пеняя на общество, делаем ли мы сами все от нас зависящее, чтобы это общество стало лучше?

В Днепропетровске, как и везде в Украине и России, мама может иногда попасть в реанимацию к ребенку минут на 15, договорившись с руководством в индивидуальном порядке. Индивидуальный порядок обычно означает угрозы и давление со стороны родителей, либо слезы и мольбы. Те, кто не может себе позволить скандалить или умолять, остаются за дверью.

Сергей Иванович вместе со многими врачами и больными, убежден, что везде так же, как в нашей стране, удобство докторов ставится превыше конституционных прав пациентов. И причины такого предпочтения ясны: действительно, если в наше реанимационное отделение с 12-ю тяжелобольными детьми и двумя врачами, где нет ни лишней койки, ни даже стула, пустить 12 родителей — врачам придется туго. А ведь их ошибка может стоить очень дорого. И вывод делается одинаковый и врачами, и родителями: уж лучше перетерпеть, перестрадать за дверью. Даже если это последние дни жизни дорогого существа, и нет ничего важнее, чем быть рядом с ним...

Только вот наши европейские соседи приняли другое решение: изменить внутрибольничные порядки так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Чтобы мамы были вместе с детьми и при этом врачи могли спокойно делать свое дело. Да, мамы бывают разные. (Продолжая сравнение с учителями, хочется сказать, что и дети бывают разные. Они могут хамить, манипулировать, быть жестокими. Что не дает учителю ни малейшего права не пустить их на урок). Но ведь, чтобы обезвредить неадекватных родителей, можно установить дисциплинарный регламент и требовать его соблюдения.

К сожалению, контакт врачей и пациентов в Украине вообще затруднен. Говорить с тяжелобольными и их родственниками — непростое искусство. И врачей на Западе этому умению обучают. Навыки общения с пациентами и их родными составляют там добрые 10% университетской программы. В наших вузах этому почти не учат. На Западе в больницах есть ставка психолога, который поможет в затруднительной ситуации и врачу, и больному, и родственнику. В наших медицинских учреждениях о таком пока мечтать не приходится.

Конечно, чтобы соблюдать права мам, разлученных с детьми в больнице, нужно что-то реорганизовать в системе. И думаю, отдельные палаты строить совсем необязательно. В том же Израиле, в одной из клиник, где побывала украинская мама с ребенком, реанимация представляет собой одно помещение с несколькими больными. У каждой кровати — стул для родителя. Видно, неважно там пекутся о правах детей...

В заключение хочется привести слова доктора Е. О. Комаровского, в прошлом реаниматолога с многолетним стажем: «Пребывание родителей в реанимационных отделениях может быть и возможно, и целесообразно. Для этого должны быть осуществлены некие действия организационного характера. Подобные действия должно осуществлять государство. Но ему (государству) пока не до нас».

Ольга Левченко

Источник