Зимой 1937 года по всей территории Страны Советов слышался грохот ружейных залпов… Духовенство, добровольно принявшее сан вместе с венцом мученичества, лежало во рвах и братских могилах, гибло от болезней и голода за лагерными решетками и в тюремных застенках. Что побудило их пойти на этот шаг?

Как народ, веками стоявший на страже православной веры, смог с такой жестокостью и цинизмом втоптать в грязь свои святыни? И каким декабрь 37-го запечатлелся в памяти православного мира?

На эти и многие другие вопросы отвечает игумен Валериан (Головченко) – военный историк и настоятель храма в честь Свв. Новомучеников и Исповедников Русских на Лукьяновском кладбище.

«Массовое уничтожение большевиками духовенства спровоцировало совершенно непредсказуемую реакцию самого священства…»

— Отец Валериан, скажите, как жители государства, которое веками было оплотом Православия, могли уничтожать свои святыни и своих пастырей?

— Дело в том, что в период Октябрьской революции сформировалась идеология, в которой не было места православной вере. При этом Православие, которое совершенно четко ассоциировалось с самодержавием, все еще оставалось религией подавляющего большинства граждан бывшей Российской империи или, по крайней мере, ее европейской части.

Конечно, уровень христианизации человека отличался – в зависимости от его социального происхождения. Были и воцерковленные крестьяне, и формально христианизированная интеллигенция, и, уже тогда, частично дехристианизированный пролетариат, который и стал костяком революционных сил.

Но, не смотря на все это, массовых гонений на христиан тогда еще не происходило. Были отдельные случаи, как, например, убийство священномученика Владимира (Богоявленского) в 1918 году.

— То есть массовые репрессии начались гораздо позже?

— Да. В 20-е годы закончилась гражданская война. Белые армии были разбиты, а подавление последних очагов сопротивления, таких как белогвардейские партизанские отряды в Закавказье или казаки Холодного Яра, было вопросом времени.

Новая власть, не опасаясь народного гнева, вовсю принялась изымать Церковь из нового, безбожного общества, не осознавая, чем это может аукнуться. Причем обвинения в адрес священнослужителей были, как правило, чистой формальностью:

– Вы, товарищ поп, в своем приходе отказывались лечить красноармейцев?

– Да всех лечил…

– Ага! Значит, лечили и беляков!

Но массовое уничтожение духовенства, вопреки прогнозам большевиков, спровоцировало совершенно непредсказуемую реакцию. Не только монашествующие, но и некоторые вдовые священники, приняв монашеский постриг, восполняли собой уничтоженный епископат.

Именно эти люди всегда вызывали у меня огромное уважение. Ведь они занимали высшие церковные посты не ради почестей или выгоды, а понимая, что в самом скором времени их ожидает лагерная проволока или расстрельная яма. В них был дух первых христиан – готовность к мученичеству во имя своей веры.

Что же послужило сигналом к началу «красного террора»?

— Значит, точка отсчета гонений на Церковь – 1920-е годы?

— Нет, это случилось гораздо позже. Если вспомнить 20-е годы, то мы не увидим явных массовых репрессий против служителей Церкви. Давайте разберемся, что же послужило сигналом к началу «красного террора»?

Дело в том, что в 1935 году была проведена перепись населения. На стол Сталину легли документы, которые красноречиво говорили о том, что большинство людей в «стране безбожников» по-прежнему считают себя верующими христианами.

Реакция не заставила себя ждать. Вождем была выпущена секретная директива с четкой разнарядкой – уничтожить определенное количество священнослужителей.

— А как насчет обычных людей? Во время «церковных» репрессий уничтожали только духовенство?

— Конечно же, нет. Ведь еще на ранних этапах существования Страны Советов стало понятно, что идея Троцкого об «экспорте» революции на Запад красиво выглядит на бумаге, но не сочетается с реальностью.

Иллюзии строителей коммунизма окончательно развеяли поляки. Разгромив красноармейцев Тухачевского под Варшавой, они дали понять, что строить коммунизм «товарищам» придется в одной стране. И первым этапом этого строительства стало уничтожение пассионариев – так называемых «профессиональных революционеров».

Люди, которые разрушали имперский режим, выполнили свою функцию, и надобность в них отпала. Содержать их было накладно и даже опасно – в конце концов, истинный революционер будет недоволен всегда и всем. Поэтому, как только стихли последние выстрелы на полях сражений гражданской войны, те, кто недавно расстреливал белых офицеров и дворян и оскверняли храмы, сами оказались у стенки.

Самое забавное, что самым распространенным обвинением в те годы (хотя большевики обычно действовали по принципу «был бы человек – статья найдется) было «участие в контрреволюционной группировке церковников-тихоновцев». Никто не заботился ни о каких фактах. Да и зачем они, если есть разнарядка?

«…Декабрь для гонений был избран советами с практической стороны»

— Но почему именно декабрь? Ведь гонения длились не один год…

— Как бы цинично это ни звучало, но декабрь был избран советами с практической стороны. Земля еще не промерзла – удобно копать яму. Но уже достаточно холодно для того, чтобы трупы замерзали, и характерный запах был не так силен, не привлекал лишнего внимания.

Одним словом, повысилась культура производства. В те годы на весь Киев и Киевскую область осталось всего-навсего 14 действующих храмов. Это было тотальное уничтожение.

— Когда именно разнарядку Сталина начали приводить в исполнение?

— Яма-траншея на дальнем участке Лукьяновского кладбища в Киеве заполнялась с августа 1937 по февраль 1938 года.

Именно в 37-м началось так называемое расследование, а на деле – выбивание показаний и самооговоров, чему пытались придать вид легитимности.

— Как обычно проходил арест священника?

— Большинство арестов проводилось не в храме, а дома, чтобы не будоражить население. Люди в кожанках, с пристегнутыми к ремням планшетами и в сопровождении красноармейцев ночью стучали в дверь дома и, в случае если священник не открывал сам, выбивали дверь прикладами, вламывались вовнутрь и забирали священнослужителя «до выяснения».

В единичных случаях могли позволить взять маленький узелок с вещами, но, как правило, прекрасно понимали, что он уже не понадобится. Редкий арестованный просиживал в камере и неделю – как правило, пулю в затылок пускали на следующий же день, а иногда сразу по приезду в тюрьму.

А на двери церковного прихода вешали замок и какое-то время выжидали, чтобы люди перестали собираться под храмом в привычное для них время. После храм подвергался разграблению.

«Изрубленные иконы, убитый священник и опустошенная церковь должны были продемонстрировать людям, что Бога нет…»

— Насколько выгодно было грабить храмы? Сторонники советского режима до сих пор говорят о больших денежных суммах, которые были экспроприированы у Церкви…

— Тут надо сказать, что размер награбленного был прямо пропорционален «ушлости» грабителей.

Священные сосуды, оклады икон, зачастую, имеют серебрение и золочение. В очень редких случаях – изготовлены из серебра, но не высшей пробы. Поэтому настоящую ценность представляли старинные иконы, и если среди грабителей был кто-то, разбирающийся в антиквариате, то древние образа пополняли собой частные коллекции, принося грабителям действительно крупные суммы.

Но вообще храмовые святыни имеют скорее духовную ценность, нежели материальную, поэтому, вопреки распространенному стереотипу, серьезным источником наживы они не являлись.

Магазины и квартиры «буржуев» было грабить куда более интересно. Разграбление же храмов носило, скорее, ритуальный, чем практический характер.

Изрубленные иконы, загаженные алтари, убитый священник и опустошенная церковь должны были наглядно продемонстрировать людям, что никакого Бога нет.

— Где этот ритуальный характер был проявлен еще, и о каких именно ритуалах идет речь?

— Достаточно вспомнить внешний вид большевиков. «Классовые борцы» отказываются от эстетики царской формы с ее эполетами и белыми перчатками и переходят к странной по виду форме, которая напоминает старорусский кафтан и буденовку в виде шлема-ерихонки, но с элементом какого-то скоморошества.

Вообще любая эстетика считается пережитком буржуазии, а значит – подлежит уничтожению. Солдат новой страны не имеет права быть красивым, он должен быть как все. Именно этих солдат в народе называли «рогатые» или «однорогие дьяволы». Причем, не только из-за специфической формы буденовки, но и из-за их символа – красной звезды.

Еще в конце ХІХ века многие церковные и общественные деятели прямо говорили о том, что коммунисты используют сатанинскую символику – пентаграмму. Именно тогда не только в России, но и во всей Европе наблюдался настоящий взрыв оккультных учений самого разного характера, которые оказали свое влияние на зарождающийся большевизм.

— Но почему большевики объявили войну эстетике?

— Вспомним историю революционного искусства. Мы поймем, что именно тогда зародилась тенденция называть искусством некий перфоманс. По типу: «давайте помочимся на признанный шедевр и все вместе над этим похохочем». Именно в революционный период начали формироваться антиэстетические ценности.

Как раз в начале ХХ века мы наблюдаем в искусстве всплеск новаторов – кубистов, абстракционистов и прочих. Откуда они взялись?

Дело в том, что у каждого человека есть свои представления об эстетике, что-то, что он впитал с материнским молоком. Хохломская роспись, украинские орнаменты, готическая архитектура…

Но не забывайте, что у некоторых людей, в силу их происхождения, было совершенно не развито изобразительное искусство, особенно религиозное. Именно поэтому единственным выходом для них было преподнести скоморошество и глумление над общепринятыми эстетическими канонами как модную альтернативу, которая на деле была мазней и уродством.

«Не китайцы и латыши грабили и оскверняли наши храмы. Это делали наши Мишки и Гришки, которых в детстве матери водили к заутреней…»

— И все-таки, почему люди так быстро отказались от ценностей, которые были впитаны с материнским молоком?

— Начнем с того, что производство перешло на капиталистические основы, и в жизни пролетариата – рабочих заводов и фабрик – Церковь занимала гораздо меньше места. Целый день рабочий трудится у станка и в свободное время предпочитает отдохнуть в кабаке, а не повести семью в церковь.

Плюс ко всему, хозяевам фабрик – а это, в основном, немцы и евреи – были чужды православные праздники, поэтому они предпочитали давать рабочим лишний выходной день, нежели отпускать их по будням в храм.

Таким образом, в дореволюционный период уже была сформирована прослойка расцерковленного общества – пролетариат. Но что нужно было сделать с людьми, чтобы те, кто вчера считали себя христианами, сегодня крушили все, что было для них свято? Ведь не евреи, китайцы и латыши грабили и оскверняли наши храмы. Это делали наши Мишки и Гришки, которых в детстве матери водили к заутреней.

Это формальность. Формальность, в которую превратилась для горожан вера и от которой они избавились, когда в качестве альтернативы им предложили красный флаг. Так был сформирован новый человек – «homo soveticus».

— Вы согласны с тем, что коммунизм – больше религия, нежели идеология?

— Коммунизм имеет все черты неорелигии, со всей ее ущербностью. Когда многие вещи, которые принимаются на веру, сами по себе маловразумительны, абсурдны и парадоксальны.

На первых этапах сознание человека, его нравственные основы были расшатаны отрицанием всяческой морали. Вспомнить хотя бы «Теорию стакана воды», разработанную Александрой Коллонтай: согласно ей, для комсомолки заняться сексом – все равно, что выпить стакан воды.

Но потом, советскими лидерами был разработан «Моральный кодекс строителя коммунизма». Поскольку управлять безнравственным человеком не так легко, вожди пролетариата и вынуждены были вернуть в общество ту же христианскую мораль, только не на религиозной, а на идеологической базе. Ведь советское общество было постхристианским.

Могила священномученика Константина, Лукьяновское кладбище

«Новомученики показали нам пример того, что заявляя о себе как о пастыре, нужно помнить: «пастырь добрый полагает душу за овец своих»

— Как вы считаете, связан ли этот духовный террор с началом Великой Отечественной войны, которая разгорелась на территории СССР спустя четыре года?

— Все случайности – не понятые нами закономерности. Почему через два года после окончания репрессий против Церкви грянула Вторая Мировая, а еще через два – Великая Отечественная?

Потому, что если люди уходят от Бога, Он сам находит способ вернуть их к Себе. Не Бог отвернулся от нас, когда мы оскверняли свои храмы и расстреливали свое духовенство. Это мы отвернулись от Бога.

Сталин вернул Церковь в СССР не просто потому, что институт политруков не смог дать воинам ту духовную поддержку, которую давали священники, а и потому, что с Богом в сердце солдаты будут воевать лучше, зная, что их ожидает жизнь после физической смерти.

Конечно, был в этом и другой аспект – немцы заново открывали храмы на оккупированных территориях, чем очень сильно располагали к себе местное население, и он, Сталин, просто не мог не сделать того же, чтобы подсластить народу пилюлю.

Сейчас граждане из числа ура-патриотов склонны считать Кобу чуть ли не святым защитником веры всея СССР. Это утверждение имеет, мягко говоря, мало общего с реальностью. Но этот его движение имело ключевое значение и для советского народа, и для переломного хода войны.

— Какие выводы мы можем сделать, вспоминая подвиг новомучеников?

— Даже при таком массовом, запланированном, тотальном уничтожении духовенства, Церковь осталась жива, с честью пройдя через годы войны и террора. Этот тот самый пример, о котором упавшие в расстрельные ямы священники читали, еще будучи мальчишками-семинаристами.

Пример того, что фундамент Церкви – мученическая кровь. Пример того, что когда ты заявляешь о себе как о пастыре, нужно помнить: «пастырь добрый полагает душу за овец своих».

Достойны ли мы их памяти? Пойдем ли мы до конца за те ценности, которые мы проповедуем? Живем ли мы со Христом, умираем ли мы со Христом? Эти вопросы должен задать себе всякий.

Помните, что чтить память новомучеников – это не зажигать свечки в храме. Чтить их – значит быть достойным их памяти.

Ладо Гегечкори

Источник