В прошлом юбилейном году было сказано много восторженных слов об историческом выборе веры, сделанном Киевским князем Владимиром Святославичем 1025 лет назад. Однако провожая год в историю, на фоне последних событий общественно-политической жизни мы призваны в очередной раз задать себе вопрос: в чем мы действительно являемся носителями Владимирова наследия, а в чем – нет.

Для светского взгляда в Крещении Руси 988 г. главным видится вхождение страны в сонм государств христианской Европы (со всеми мыслимыми тогда геополитическими выгодами данного шага), мощный импульс для «скачка» во внутреннем культурном развитии, начало освоения богатой христианской (и переосмысленной христианами античной) ученой книжности.

Для религиозного же взгляда на первом плане стоит обретение (разумеется, постепенное) принципиально нового мировоззрения (не идущего ни в какое сравнение с языческим принципом «услуга за услугу»), приобщение к без малого 1000-летнему (на тот момент) опыту Христианства.

Первые миротворцы — страстотерпцы

Вникая в Евангелие, Русь в лице лучших своих сынов поняла его главный урок. Это было заметно уже в поколении русичей, рожденных около времени Владимирова Крещения.

Речь — о подвиге страстотерпничества святых Бориса и Глеба, детей Владимира. И Владимир, и его сын Ярослав шли к Киевскому княжению через междоусобицу с братьями. Но в первом случае, еще до Крещения, это была лишь борьба язычников, в которой Владимир не побрезговал коварством. Во втором – среди кандидатов на старшинство обозначились двое, заявившие о принципиальном отказе от борьбы за верховную власть и даже от законной самообороны. Еще молодые, они предпочли сохранить для себя сокровище, большее, чем все блага мира – верность Евангелию вплоть до смерти.

Лаврский игумен и князь: если не обличением, то увещеванием

Примечателен и другой пример. Когда дети Ярослава, нарушив завещанный отцом порядок престолонаследия, ввергли Русь в очередную междоусобицу, один из основателей Киево-Печерской Лавры, преподобный Феодосий, обличил Святослава Ярославича за изгнание из Киева старшего брата Изяслава. Изяслав был менее талантливым политиком, чем Святослав. Зная это, прп. Феодосий, однако, понимал и другое: дурной пример заразителен.

Первые обличения прп. Феодосия были столь резки, что киевские бояре стали опасаться заточения уважаемого всеми игумена в темницу. На аккуратные попытки бояр убедить прп. Феодосия «поберечь себя» игумен высказал готовность к репрессиям, если таковые последуют (по принципу «монаху терять нечего»).

Между тем Святослав не осмелился причинить подвижнику ни малейшего зла. Спустя время он через третьих лиц стал напрашиваться к прп. Феодосию в гости. Игумен ответил согласием, надеясь склонить князя к справедливости если не обличением, то увещеванием. При встрече, когда князь признался, что не был уверен в готовности прп. Феодосия к беседе, игумен ответил фразой, вошедшей в историю как девиз отношения Церкви к государству на Руси: «А что, добрый владыка, может сделать наш гнев против твоей власти? Но нам, однако, надлежит обличать и указывать вам все спасительное для души, а вам следует к тому прислушиваться».

Междоусобицы на Руси: каждое поколение ставит свои эксперименты

При всем уважении к прп. Феодосию Святослав так и не вернул брату киевский стол. Казалось бы, он принадлежал ко второму после Крещения поколению русских князей и вместе с братьями слышал предсмертное предостережение отца: «Если вы сохраните любовь друг с другом – Бог будет с вами, и покорит вам противников ваших, и ваша жизнь будет мирной. А если станете жить, ненавидя, в распрях и ссорах, – и сами погибнете, и землю отцов и дедов своих погубите».

Ярослав говорил правильные вещи, основанные не только на личном опыте. Но тот, кто и сам был участником усобиц – мог ли сказать, что дал стране стабильность без них? А если вспомнить, что накануне кончины Владимира между ним и Ярославом назрел вооруженный конфликт, и только смерть Киевского князя избавила двух величайших правителей Руси – отца и сына – от поединка? На закате жизни многое из того, в чем по молодости был готов поспорить с родителями, воспринимается в духе большей (или полной) солидарности с ними…

Но путь к мудрости лежит через время и опыт. Вот и некоторым из детей Ярослава в какой-то момент показалось, что без усобицы они не могут навести порядок в стране. Каждое поколение, даже учитывая опыт предков, в определенных границах ставит свои эксперименты, включая ситуации, когда происходит повтор уже пройденного (в соответствии с известной мудростью: «если бы молодость знала, если бы старость могла»).

«Поднял диавол вражду между братьями…»

Если в эпоху Владимира и Ярослава междоусобицы были кратковременными этапами между долгими периодами стабильности, то со времен разлада между старшими Ярославичами княжеские «которы» становятся хронической болезнью Руси.

Однако хотя так называемую «феодальную раздробленность» пережила не только Русь, и данное явление имеет в исторической науке вполне логическое объяснение, – видимые политико-экономические причины являются лишь внешней «платформой» событий: обозначить ее как «звено в цепи» — еще не значит указать верный путь к преодолению трагедии.Не зря православный монах-летописец, говоря об изгнании Изяслава из Киева в 1073 г., обращает внимание на духовную сторону происходящего: «Поднял диавол вражду между теми братьями Ярославичами».

И здесь – самое время вспомнить, что и в эпоху третьего поколения князей крещеной Руси находились люди, способные на основе искренней и глубокой веры в Евангелие совершать поступки вопреки инерции «маховика» междоусобиц и не «плыть по течению». Речь – о Владимире Всеволодовиче Мономахе…

Любечский съезд: «Зачем мы губим Русскую землю?..»

Чтобы наладить взаимоотношения в условиях, когда междоусобицы стали обыденностью, а половецкие нападения диктовали консолидацию для борьбы с общим внешним противником, русские князья собрались в 1097 г. на знаменитый Любечский съезд и постановили: «Зачем мы губим Русскую землю?.. Отныне… пусть каждый держит отчину свою».

Новый порядок владения уделами способствовал образованию региональных княжеских династий, что по-своему углубляло дистанцию между княжествами, но привязка к «отчине» давала надежду на преодоление накопившихся тяжб (слишком много со времени кончины Ярослава произошло отступлений от завещанной им системы: в зависимости от старшинства братья владеют разными по иерархическому достоинству городами, и в случае смерти старшего брата все живые «перешагивают» на один город «вверх», поголовно сохраняя шанс дойти до Киевского стола).

«Если отныне кто на кого восстанет, против такого будем мы все и честной Крест», – обещали друг другу участники съезда при его завершении. Но и теперь, по словам летописца, «взяла диавола досада об этой любви. И влез сатана в сердце некоторым мужам».

Мир заключен… Вражда продолжается

Трое советников убедили Волынского князя Давида Игоревича в том, что против него и Киевского князя Святополка-Михаила якобы существует заговор между Владимиром Мономахом и Васильком Теребовльским. В свою очередь Давид убедил Святополка вероломно пленить Василька в Киеве и выдать ему, а затем ослепил пленника.

Мало того, что главный принцип Любечского съезда был нарушен уже вскоре после крестного целования между князьями. Василько даже не имел возможности отстоять свою репутацию, а столь изощренная расправа, как выкалывание глаз, оказалась предпринятой между русскими князьями впервые.

Примечательно, что когда Василько был уже пленен, но еще не передан Святополком в руки Давида, игумены киевских монастырей умоляли своего князя помиловать пленника. Увы, невзирая на собственное желание отпустить Василька, Святополк не устоял под давлением Давида…

Принципиально христианский политик. Владимир Мономах

Узнав о страшной судьбе Василька, Мономах обвинил Святополка в нарушении постановлений Любечского съезда. На переданные через послов возражения Киевского князя, что Василька ослепил Давид, Владимир резонно возразил, что схватили пленника не на Волыни и что Святополк обязан был представить Давидовы обвинения суду всех князей, а не участвовать в самосуде.

Киевский князь хотел бежать из столицы, но киевляне не дали ему уйти, а к Владимиру, который во главе коалиции князей подступил к городу, отправили посольство – митрополита Николая и мачеху Анну – с просьбой не начинать военных действий во имя внутреннего мира на Руси. Уважая и предстоятеля Православной Церкви своей родной земли, и супругу своего покойного отца, и созвучную Любечскому съезду позицию киевлян, Мономах не обнажил меча, но путем переговоров заставил Святополка возглавить кампанию против Давида как главного зачинщика новой усобицы…

Как известно, в судьбе Мономаха было немало других эпизодов, в которых он проявил себя принципиальным христианским политиком. В числе таковых – его двукратный отказ от Киевского стола из уважения к заветам Ярослава: в 1093 г. Владимир имел шанс сесть в Киеве после смерти своего отца, но уступил город Святополку Изяславичу, т.к. ранее Всеволода в столице княжил Изяслав; после смерти в 1113 г. самого Святополка, невзирая на приглашение киевлян, Владимир не сразу согласился приехать, поскольку Черниговский князь Олег был старше его. И лишь повторная и более настойчивая просьба убедила Мономаха прибыть в Киев.

«Я не знаю в мировой истории ничего похожего на это письмо Мономаха…»

Не забудем также, что именно Олег Святославич (прозванный в «Слове о полку Игореве» Гориславичем за постоянное разжигание усобиц и использование в них половцев против родственных Рюриковичей), отнял в 1094 г. у Владимира Чернигов, а в 1096 г. убил его сына Изяслава – своего крестника.

Не вдаваясь в подробности войны, в которой погиб Изяслав, обратим внимание на знаменитое письмо Мономаха к Олегу, написанное после поражения последнего.

Академик Д.С.Лихачев сказал об этом письме: «О чем мог писать могущественнейший князь, владения которого были тогда самыми обширными в Европе, своему заклятому врагу, потерпевшему страшное поражение?.. Может быть, он пишет ему злорадное письмо? Может быть, он ставит ему какие-либо условия и требует принести повинную, отказаться от своих прав на владения в Русской земле?.. Я не знаю в мировойисторииничегопохожего на это письмо Мономаха. Мономах прощает убийцу своего сына. Более того, он утешает его. Он предлагает ему вернуться в Русскую землю и получить полагающееся по наследству княжество, просит забыть обиды…

Больше того, Мономах просит его простить старую вражду. Письмо написано с удивительной искренностью, задушевностью и вместе с тем с большим достоинством. Это достоинство человека, сознающего свою огромную моральную силу. Мономах чувствует себя стоящим над мелочностью и суетой политики. Он заботится о правде и о своей стране. Письмо Мономаха должно занять одно изпервыхмест в историичеловеческойСовести, еслитолькоэтаИсторияСовестибудеткогда-либо написана.

Если мы приглядимся ко всей политической деятельности Владимира Мономаха, ко всем его сочинениям, то убедимся в одном чрезвычайно важном факте: письмо его к Олегу не было вызвано случайным настроением или случайными политическими обстоятельствами (хотя какой случай может заставить победителя убийцы своего сына так полно, так искренне простить этого убийцу и отдать ему его владения?). У Мономаха были отчетливые этические представления, целая этическая система в области политики».

Во все века было и есть: поле битвы — сердце каждого

Казалось бы, в чем смысл предпринятого нами экскурса в историю, ведь упомянутые события хорошо известны? Можно ответить, что и заповеди Евангелия также знакомы сегодня большинству, однако в храмах – и не только – они повторяются устами Церкви вновь и вновь, дабы не угасали уже горящие светильники человеческих душ и зажигались новые.

Обращение к уже знакомым историческим примерам тоже весьма полезно, поскольку эти примеры свидетельствуют о нижеследующем. Во-первых – один из многих духовных плодов, взращенных на Руси благодаря принятию Православного Христианства, – это умение представителей политической элиты совершать глубоко христианские поступки, и притом не только в плане личного благочестия, но в контексте судеб государства.

Во-вторых, даже в христианской стране сердце каждого гражданина остается полем битвы между стремлением к совершенной любви во Христе и демоническим эгоцентризмом, и каждый поступок, зависящий от результатов очередной схватки, прямо или косвенно отражается в причинно-следственной цепи исторических событий.

Музей истории Десятинной церкви

Владислав Дятлов

Источник