Чтобы расправились крылья души

Я помню свою первую исповедь. Ту, настоящую. Я долго её искал.

Тогда у нас в городе индивидуально не исповедовали нигде. В храме, куда я ходил, — так же, как и во всех остальных, верующие становились вокруг небольшого невысокого столика плотным кольцом, клали два пальца на Евангелие или Крест (это всем представлялось самым важным), из алтаря выбегал священник, накрывал всех епитрахилью, скороговоркой произносил молитвы и убегал туда, откуда пару минут назад выбежал. Я ещё школьником был, но догадывался, что здесь что-то не так.

Первый раз по-настоящему я исповедовался в семнадцать лет. Долго настраивался, долго готовился. Выписал все свои грехи на лист бумаги — настолько подробно, насколько мог себе это позволить. И горько плакал. Чувства покаяния, сокрушения, надежды и очищения овладели всем моим существом.

Никогда больше я так остро не переживал таинство Исповеди. Память о ней и о совершенно потрясающем священнике, с которым я духовно породнился в тот вечер, до сих пор согревает мою душу. Именно тогда я почувствовал всю глубину Божиего принятия и любви, о которых до этого только читал в умных духовных книжках.

Впоследствии в смутные дни своей жизни я всегда с теплотой и взором, направленным к Небу, вспоминал те минуты — когда Господь коснулся моего сердца и сказал: Прощаются тебе грехи твои. Иди и больше не греши...

***

И я пошёл. Правда, совсем не грешить не получалось, хотя очень хотелось. Но человеческая натура бывает глупа. Мы умеем привыкать ко всему — ко греху, например. И тогда голос совести постепенно говорит тише и тише, пока не смолкнет совсем. Или к исповеди. И тогда вместо глубокого и потрясающего таинства перед нами — убивающая чувство, лживая и холодная постановка неумелого актёра (исповедующегося) и удивлённый Зритель, Которому вряд ли нравится то, во что превращают одно из величайших Его таинств охладевшие и пресыщенные Его чада.

Какие бывают исповеди? Да разные. Короткие и длинные; с перечнем грехов на клочке бумаги или в телефоне. А кто-то вообще перечисляет всё по памяти.

А ещё бывают исповеди с тихими покаянными слезами. Или, наоборот, с неврастеническими стенаниями и попытками искусственного доведения себя до нужного (как кажется исповедующемуся) духовного состояния путём выдавливания слёз и воспроизведения своей жизни искусственно надломленным голосом. (Некоторые почему-то думают, что если впадать на исповеди в экзальтированные состояния, Господь всенепременно погладит по головке, всё простит и всё исправит.)

А ещё бывают исповеди очень глубокие. Настолько, что стоишь, сам потрясённый глубиной, с которой исповедующийся старается анализировать не только свои поступки, но и свои слова, и мысли, и прилоги. (Если из последнего предложения вы чего-то не поняли, то читайте больше святоотеческой литературы — дружеский совет.)

А ещё бывают исповеди поверхностные и пустые: «Я-как-все. У-меня-грехов-нет». Не знаю, зачем вообще нужны такие... Так и хочется спросить: «Драгоценный вы мой, искуплённый пролитой Кровью Господа нашего, что вы тут забыли-то? Вам бы на иконостас, в иконный ряд, мы бы к вам прикладывались и молитвы вам пели!». Такие люди обычно попадают в храм как бы случайно. С кем-то из знакомых или на большой праздник. Или потому что корова сдохла. С такими людьми говорить всегда сложно, но и отвергать их я боюсь. Ведь откуда я знаю Его планы? Он ещё тот кудесник. Дышит, где хочет. Обращает тех, про кого и не подумаешь...

А бывают исповеди по интернету. Электронным письмом тебе присылают грехи, а ты электронным письмом отправляешь в ответ текст разрешительной молитвы. Но у меня это было один раз в жизни: я исповедовал так монахиню, которая находилась далеко от своего монастыря, и до ближайшего священника ей — много-много сотен километров. По той же причине один раз принимал исповедь по скайпу.

А ещё бывают исповеди молчаливые. Человек молчит: жить ему осталось совсем недолго, и говорить уже нет сил. Но глаза полны слёз и скорби. И тихой, угасающей надежды. Тогда я просто накрываю епитрахилью голову такого — в основном, лежачего — исповедующегося и читаю над ним разрешительную молитву. И пытаюсь его утешить тем словом, которое мне на сердце положит мой Господь.

А бывают исповеди, после которых надо подождать. Пока человек выплачется, пока раскроется его душа. В таких случаях я прошу его присесть и сам сажусь рядом. (Благо, в нашем храме для исповеди отведена специальная комната.) И жду — столько, сколько потребуется.

А бывают исповеди, после которых нет нужды в словах и наставлениях. Нужно только одно — крепко обнять этого бедного человека с израненной и измученной душой и держать в своих объятиях, пока не почувствуешь, что крылья его души расправились.

***

К кому не надо ходить на исповедь? Ко всяким лжестарцам, младостарцам, недостарцам и перестарцам. К тем, кто строит из себя высокодуховных пастырей, а на самом деле просто любит власть над душами пасомых. Заставляет всех носить бремена неудобоносимые, а сам и пальцем не пошевелит ради своих словесных овец.

Просто будьте осторожны и помните: настоящий духовник не приказывает, не учит свысока, не говорит, что в вас вселился бес или, чего похуже, легион бесов. Настоящий духовник внимателен, тактичен, может быть строгим и милостивым одновременно, но главное — старается вести духовных чад не к себе, а к Господу. И не рассказывает на словах о любви к Богу и к ближнему, а свидетельствует об этом собственной жизнью.

И ещё. Настоящий духовник никогда не будет на исповеди затрагивать «постельные» темы и «духовно» разбирать ваши рассказы о том, кто, как, когда, где и с кем. Не станет он выспрашивать имена тех, о ком вы говорите на исповеди, и вообще постарается пресекать всякое упоминание о третьих лицах. Ибо каемся мы в своих грехах, а не в «грехах» наших ближних. Да и нельзя превращать исповедь в арену осуждения всех вокруг и — соответственно — превозношения себя самого. Настоящий духовник деликатно остановит, если мы начнём впадать в грех фарисейства.

***

Нужно ли в себе копаться и разбираться в том, почему из нашего сердца льётся целый водопад грязи, духовного мусора и предательства? Нужно, и даже очень! Прочтите «Невидимую брань» преподобного Никодима Святогорца или «Лествицу» святого Иоанна Лествичника, и станет понятно: наука святости — самая тяжёлая в мире. И в то же время самая интересная! И самая результативная.

Разве не интересно понимать, в какой последовательности страсти овладевают сердцем? Разве не увлекательно следить за движениями души и вместе с Господом учиться отсекать лишнее, наносное, бесовское? Разве не вдохновляет нас опыт многих христиан, достигших святости? И ведь они становились святыми, в большинстве своём, умелым ведением духовной брани. И мы, как Христовы воины, призваны в совершенстве освоить эту тактику и стратегию.

Конечно, можно этого и не делать. Просто тихо сидеть и надеяться, что смерть и Страшный суд пройдут мимо, нас не заметив. Но не будет такого. В чём застану, в том и сужу, — говорит Господь. И если Он застанет нас в борьбе, в пути, в поиске — будет нам милость от Него, спасение и Царство Небесное. А если застанет в пассивности, без боевых побед (или хотя бы умения вставать после падений), то, боюсь, скажет Он нам Своё известное: идите вы в муку вечную, уготованную дьяволу и слугам его (Мф. 25, 41).

А потому — нет смысла сидеть сложа руки. Нет смысла стонать и унывать, что ничего не получается. Встань и иди! И встреть свою вечную жизнь в пути и в борьбе. И обретёт твоя душа Вечность.

Протоиерей Андрей Пинчук