Никого, дороже Тебя

И они сказали друг другу: не горело ли в нас сердце наше,
когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание? (Лк. 24, 32)

Был вторник — светлый и ясный, солнечный третий день Пасхи. В храмах радостно пели «Христос воскресе» и почитали память Иверской иконы Божией Матери.

Рано утром маленькие группки прихожан бодро шагали на утреннюю службу. В одной из таких групп шагал и беспокойный мальчик Димитрий. Он тоже шёл на службу, но совсем не бодро. Дима вообще-то охотно ходил в церковь — ведь здесь у него друзья, с которыми бывает очень интересно забраться на хоры и смотреть на происходящее сверху вниз, или играть в прятки среди строительных лесов и аккуратно сложенных наверху досок, или даже заглянуть оттуда в алтарь и увидеть то, чего не видно больше никому из находящихся в храме людей.

Вот только стоять на службе ему не очень интересно. И как раз сегодня, когда так не хотелось рано просыпаться, мысль о том, что придётся целых полтора часа провести на одном месте, переминаясь с ноги на ногу и потирая глаза, совсем не добавляла бодрости.
Дорóгой он пытался понять, для чего и в этот день ему нужно быть на литургии. Потом задумался: зачем он вообще ходит в церковь? Оказалось, есть всего две причины: во-первых, здесь у него хорошие друзья, а во-вторых, родители заставляют.

«Как же так? И больше ничего меня не держит?» — подумал Дима, уже подходя с мамой и папой к церковной ограде. Он прошёл сквозь калитку, остановился и вместе со взрослыми три раза перекрестился. «Зачем я крещусь?» — опять появилась мысль. Все вошли в храм и стали прикладываться к иконам. У изображения Воскресения Христова мальчик положил два поясных поклона, поднял глаза... и вдруг почувствовал, что Человек с победным знаменем на иконе — совсем ему чужой. И Матерь Божия «Иверская» — очень красивая, но незнакомая, далёкая!

Дима ощутил внутри какое-то стеснение и неловкость, ему почему-то даже стало стыдно креститься. Неестественно быстрым движением он всё же перекрестился, отошёл от иконы и к другим образам в храме прикладываться не стал.

Приближалось время службы, в храм вошёл священник, и прихожане потянулись к нему за благословением. «Зачем мне это благословение?» — опять мелькнула в голове предательская мысль, но, повинуясь привычке и необъяснимому «так надо», мальчик подошёл, неуверенно и неохотно сложил руки и последним из всех принял благословение.

Однако, против обыкновения, священник не отпустил его, а удержал за руки и заглянул долгим, внимательным взглядом прямо в глаза. Диме показалось, что этот взгляд проник до самых глубин его души и увидел всё, что там происходит.

— Послушай, Дима... Сегодня Василий не придёт, побудешь пономарём вместо него? Поможешь мне? — спросил батюшка.

— Хорошо, — ответил мальчик. — Только вы подскажете, что и когда делать?

— Конечно, всё покажу, всё подскажу, — улыбнулся отец Михаил и, не отпуская Диминой руки, повёл его за собой в алтарь.

Впервые Дима вошёл во Святая Святых. Он сосредоточенно слушал наставления священника, принёс просфоры, разжёг угли, чтобы потом класть их в кадило, подал батюшке записки для поминовения на проскомидии. Постепенно он привык к стихарю, который был чуть-чуть длинноват. Заметил вдруг, что в алтаре стоит по стойке «смирно». Взглянул на священника — тот как раз молился перед началом литургии — и подумал, что в алтаре по-другому, наверное, и нельзя стоять.

Началась служба. Сосредоточенно отец Михаил выговаривал прошения на ектении, внимательно молился во время антифонов, старательно полагал крестное знамение. И Дима делал так же, чувствуя себя участником чего-то очень важного. Никогда раньше он не замечал в богослужении такой глубины и необходимости, а теперь оказалось, что и стоять на самом деле не так уж трудно, и спать совсем не хочется, и слова, которые говорит отец Михаил, довольно понятны.

Прочли Апостол, и вот священник выходит из алтаря с Евангелием в руках, а Дима выносит свечу, ставит её перед аналоем, как научили, и сам становится тут же, рядышком. Сегодня он к Евангелию ближе всех, сегодня он действительно хочет услышать то, о чём будут читать, и внутри появилась странная уверенность, что именно сегодня он сможет понять всё.

В наступившей тишине зазвучал голос отца Михаила:

И се, два от них беста идуща в тойже день в весь отстоящу стадий шестьдесят от Иерусалима, ейже имя Еммаус, и та беседоваста к себе о всех сих приключшихся (Лк. 24, 13–14).

Внимательно вслушивался в эти слова Дима и видел внутренним взором и пыльную вечернюю дорогу, и печальных апостолов, и их таинственного Спутника...

...Солнце склонялось к закату и посылало последние лучи огромному городу, обнесённому могучими каменными стенами. Высокие шпили дворцов ещё утопали в тёплом солнечном свете, а внизу уже сгущались сумерки. Наступающий вечер приносил прохладу и спокойствие, умиротворял бурную жизнь огромного города, в котором второй день отмечали праздник. Толпы людей растекались подвижными ручейками по многочисленным путям и дорогам, огибающим холмы, на которых высился великий и когда-то могучий град Иерусалим. Путники возвращались в свои селения и оживлённо обменивались впечатлениями о празднике Пасхи, обсуждали последние события, произошедшие в городе.

Тихо переговаривались между собой два человека, неспешно идущие по улицам Иерусалима. Не было в них заметно праздничной весёлости и оживления, скорее, они выглядели растерянными и с опаской оглядывались по сторонам. Миновав дворец Ирода, они оставили позади древние крепостные стены и через Яффские ворота покинули город. Здесь дорога раздваивалась: левая ветка вела в Хеврон, Газу, Вифлеем, а правая шла вдоль стен Нового города и вела на запад, в морской город Иоппию на берегу Средиземного моря. Именно по ней и направились два путника, продолжая свою печальную беседу.

— Слышал ли ты, чтобы кто-нибудь из обычных людей видел ангела? — спрашивал Клеопа. — Ещё в детстве мне рассказывали, что однажды ангел явился отцу Иоанна Крестителя, но ведь это произошло в храме, да и Захария был святой человек, а нам женщины говорят, будто бы тоже видели ангела. Не знаю, что и думать об этом.

— А кто смог бы отвалить тот огромный камень от пещеры, да ещё в присутствии стражи? — недоумевал Лука. — А где же тело нашего Учителя, кто мог отважиться украсть его и зачем? Удивительные вещи происходят в городе. Как мог Пилат послать на крест невиновного, а убийцу отпустить? Как могли люди после стольких чудес требовать Его смерти? Как могли мы оставить Его?

— Это самый тяжёлый камень на моём сердце. Почему мы не защитили Иисуса или хотя бы не умерли вместе с Ним?

— Даже Пётр... — Лука не окончил фразу, опустил голову и горестно вздохнул.

Печаль и уныние сжали сердца апостолов. Не было сил говорить. Всё случившееся за последние три дня представлялось ужасным сном. Ещё недавно Он шёл вместе с ними по такой же пыльной дороге, и казалось, что каждая птичка и каждый кустик узнавали в Нём Творца. Ещё недавно перед Ним постилали одежды и восклицали «Осанна!», ещё недавно были рядом Его верные ученики. И вот — насмешки, суд, поругание, крест, смерть...

И бысть беседующема има и совопрошающемася, и Сам Иисус приближився идяше с нима, очи же ею держастеся, да Его не познаета (Лк. 24, 15–16).

— О чём это вы, идя, рассуждаете между собою, и отчего вы печальны? — вдруг раздался рядом голос.

— Весь город толкует сейчас об этом, — неохотно ответил Лука.

— О чём? — вновь спросил странный собеседник.

— Неужели ты, единственный из пришедших в Иерусалим, не знаешь, что случилось здесь в эти дни? — с оттенком раздражения сказал Клеопа.

Им не хотелось сейчас ни с кем говорить, да и иудейских шпионов следовало опасаться, но душевная боль требовала выхода, а неизвестный попутчик своим обхождением располагал к доверию. Так что мало-помалу Лука и Клеопа, дополняя один другого, рассказали обо всех своих недоумениях, обо всём, что пережили за последние дни.

— Не знаем, как дальше жить. Мы надеялись было, что Он и есть Тот, Который должен избавить Израиля, но со всем тем уже третий день ныне, как это произошло, — окончил Лука свой рассказ.

— А разве не так надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою? — спросил незнакомец. — Ведь отец наш Авраам готов был отдать своего единственного сына Богу, как о том пишет Боговидец Моисей. И Отец наш небесный так возлюбил мир, что послал Сына Своего Единородного, чтобы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. А что пророк Исаия пишет? Ему назначали гроб со злодеями, но Он погребен у богатого (Ис. 53, 9). Знаете ли вы, кому принадлежит пещера, в которой положили Его?

— Иосифу Аримафейскому, богатому члену Синедриона, — задумчиво ответил Лука.

Оказалось, их таинственный спутник превосходно знаком с писаниями Моисея и пророков, равно как и с учением и жизнью Иисуса. Он приводил новые и новые аргументы, разрешал недоумения, растолковывал, что каждое действие их Учителя было предсказано. С каждым его словом печаль, уныние и отчаяние всё больше покидали сердца Луки и Клеопы. Но глаза их были удержаны, ум не пытался постичь личность говорящего.

Справа от дороги располагалось селение Эммаус — куда и шли апостолы. Настала пора прощаться, потому что тот, кто их утешил, хотел идти дальше. Но с неясным чувством тоски и радости они просили его остаться с ними на ночлег. И он остался...

И бысть яко возлеже с нима, и приим хлеб благослови, и преломив даяше има. Онема же отверзостеся очи, и познаста Его, и Той невидимь бысть има. И рекоста к себе: не сердце ли наю горя бе в наю, егда глаголаше нама на пути и егда сказоваше нама Писания? (Лк. 24, 30–32).

«Не горело ли в нас сердце наше...» — ещё звучат в ушах Димы слова апостолов, ещё видит он внутренним взором горницу в Эммаусе, радостных Луку и Клеопу, блистательный лик Христа, преломляющего хлеб, но Евангелие закрывается, и мальчику пора уносить свечу обратно в алтарь...

Лучик утреннего солнца пробивался сквозь облако кадильного дыма в алтаре и освещал своим светом изображение Воскресшего Христа на Евангелии. «Бог смотрит...» — подумал Дима. Он глядел на икону Воскресения, и Человек с победным знаменем, на ней изображённый, больше не был ему чужим. С иконы смотрел на мальчика Христос — радостный, всепрощающий, любящий. Дима не мог оторвать от Него взгляда и вдруг заплакал: «Прости меня, Господи, что я не знал, какой Ты на самом деле. Теперь у меня нет никого, дороже Тебя».

Совсем другим вышел из храма мальчик Димитрий. Он повзрослел сегодня, научился слушать Евангелие, понял, зачем нужно стоять в храме, а самое главное — у него теперь горело сердце!

Диакон Святослав Сёмак
Источник