Самый тёмный час — перед рассветом

Множество вопросов, с которыми сталкиваемся мы в своей церковной жизни, со временем обязательно находят свой ответ. Однако есть такие, которые остаются камнем преткновения как для неофитов, так и для верующих с «большим церковным стажем». Праведник Иов просил Бога объяснить, за что и почему он страдает. Богочеловек Иисус Христос в страшных муках на Кресте спрашивал: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? (Мф. 27, 46).

Вопрос о причинах страдания, богооставленности — один из самых сложных в христианстве. Об этом наш разговор с инокиней Евгенией (Сеньчуковой).

— У Варлама Шаламова есть слова о том, что острое горе ты всегда проживаешь один, пройти по этому пути можно лишь в одиночку. И то, что беду разделишь с друзьями, — не что иное, как красивый миф. Вы согласны с такой точкой зрения?

— Действительно, с предельным горем ты всегда остаёшься один на один. И дело не в том, что другой тебе не поможет, просто какая-то часть твоего страдания всё равно остаётся никому не доступной.

— Поражают истории, когда людям в тяжелейших жизненных ситуациях хотели оказать помощь, но они сами сопротивлялись таким попыткам. Беспризорники сбегали из чистых и уютных приютов назад в свои трущобы; жёны отказывались уходить от мужей-садистов, представлявших угрозу жизни как им самим, так и их детям; смертельно больные не соглашались принимать помощь и так далее. Чем это можно объяснить, иррациональной природой человека или...?

— Это очень разные ситуации, и объяснить их можно по-разному. Беспризорники и бездомные просто возвращаются в привычный для себя образ жизни. Они не воспринимают такой выбор как трагический, для них это просто один из вариантов социальной ниши. Сложность в том, что они успели адаптироваться к дискомфортным условиям, и им проще остаться в них, чем изменить свою жизнь. Яркий пример — бездомный мальчик Гекльберри Финн из «Приключений Тома Сойера», который убегает от приютившей его вдовы только потому, что ему становится скучно. Беспризорная жизнь с отцом-пьяницей не воспринималась им как трагедия — скорее, как своеобразная свобода.

Жёны мужей-садистов и манипуляторов, как правило, созависимы. Таким женщинам требуется комплексная психологическая помощь, которую, к сожалению, предоставить им часто просто не могут. Не стоит также забывать, что они ощущают определённую «ответственность» за своих мужей: «Как же он без меня?!». Ведь, как правило, у мужчин, позволяющих себе поднимать руку на женщину, настроение чередуется: от жесточайшего унижения супруги до самобичевания, слёзных просьб о прощении и тому подобного.

Если же рассматривать случай с безнадёжно больными, нужно вспомнить, что есть несколько стадий восприятия человеком своего диагноза. Первая стадия — «отрицание», когда люди отказываются верить в свою болезнь, в степень её серьёзности. Последняя стадия — «принятие», когда человек смирился с тем, что безнадёжно болен. В таком случае попытки помочь он воспринимает как «покушение» на эту ситуацию, которую он уже принял, как попытку разрушить его и без того хрупкий мир.

Всё это нужно различать. И дело здесь не столько в иррациональной природе человека, сколько в психологических механизмах, суть которых в том, что человеку проще принять тяжёлые обстоятельства, чем решиться их изменить. Он тянется к простым решениям. И это предсказуемо: в экстремальных ситуациях мы стараемся экономить жизненную энергию, и когда нет гарантий, что помощь придет, направляем все силы на то, чтобы выжить в тех обстоятельствах, к которым уже привыкли, а не рисковать, бросаясь с головой в неизвестность.

— Католичество называют «религией Рождества», а Православие — «религией Пасхи». При этом у православных особый акцент делается на идее искупительности страданий, что порой смущает невоцерковленных людей. Нет ли здесь опасности превратить страдание в самоцель? Когда радость и простое человеческое счастье воспринимаются как нечто постыдное и недостойное. Как избежать этого соблазна и быть готовым принять не только Голгофу, но и Пасху?

— Есть такая проблема. На самом деле на страстях фокусируется как раз католическая аскетика, для православной традиции это не характерно. Другое дело, что это, скорее, наша ментальная черта — «испить чашу страданий до дна». И связана она с историческими реалиями, искони непростыми условиями жизни (экономическими, социальными и другими).

Как избежать этого соблазна? Только вдумчивым чтением Евангелия. Ведь евангельский эпизод страстей Господних занимает, фактически, один день — Страстную Пятницу. Всё остальное время проповедь Христа — это призыв к непрестанной радости: Радуйтесь и веселитесь (Мф. 5, 12). Даже обращаясь к страждущим, Господь говорил: «Блаженны...».

Только внимательно вчитываясь в Евангелие, в труды святых отцов, мы поймем, что страдания несут силу и пользу тогда, когда есть осознание, что за ними будет просветление. Я эту проблему затронула и в своей публикации «Таинство страдания»: Голгофа и Воскресение связаны. Как говорится, «самый тёмный час — перед рассветом». Когда хуже уже некуда, тогда и наступает Пасха. Если бы страдание было бесконечным, и у него не было выхода в виде света и радости, смысл нашего существования был бы непонятен.

— Один из наиболее распространённых аргументов атеистов — наличие в нашем мире страдания невиновных: Холокост, ГУЛАГ, детские болезни и смертность и многое другое. Известный христианский автор из Америки Филипп Янси даже посвятил целую книгу вопросу «Где Бог, когда я страдаю?». Вы в своей статье отвечаете так: «На соседнем кресте рядом с моим».

Здесь у людей неверующих может возникнуть как минимум два контраргумента. Во-первых, если Бог не хочет посягать на свободу человека и спасать мир насильно, и поэтому допускает зло, тогда причём здесь малыш, проходящий N-й курс химиотерапии, корчащийся от боли на руках у убитой горем матери и лично не высказавший пока что никакого греховного волеизъявления? И, во-вторых, не возникает ли соблазн представить Бога, страдающего рядом с нами на «соседнем кресте», беспомощным перед какой-то космической силой, подобной фатуму в мифологии древних греков, довлеющей и над Ним тоже? Как разрешить эти две дилеммы?

— Аргумент про то, что «Бог не хочет посягать на свободу человека», мне кажется, вообще слабо работает. Потому что зло часто возникает не в связи с греховным волеизъявлением человека. Безусловно, зло существует вследствие грехопадения первых людей, это онтологическая причина, но человек может страдать, будучи совершенно невиновным. Когда кто-нибудь заболел онкологией, это означает, что он просто заболел онкологией. Если на человека упал кирпич, то на него просто упал кирпич — и никакой его вины в этом нет. Таким образом, первый аргумент не работает.

Что касается второго аргумента, у меня, если честно, не возникает проблемы «беспомощности Бога перед роковой силой». Излишний антропоморфизм в восприятии Бога вообще неуместен. Господь не исправляет зло не потому, что не в силах, и не потому, что не хочет его пресечь. Он его просто не исправляет. Его мотивы принципиально отличны от наших: Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь. Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших (Ис. 55, 8–9).

Нужно понимать, что этот мир лежит во зле. Наша задача — привносить свет во мрак этого мира. По большому счёту, Христос и создал Церковь для этого. Господь может иногда вмешиваться напрямую через чудеса, отвечая на нашу молитву, но это в любом случае какой-то сотворческий, синергический акт. Ответ Бога — это ответ на молитву, вопрошание или даже равнодушие. Когда мы читаем в Писании: Се, стою у двери и стучу (Отк. 3, 20), воспринимаем это буквально — что Бог робко стучит, никогда не вламывается, не входит первым, ожидает нашего гостеприимства.

Как ответить неверующему на его вопросы? Помните, в «Хрониках Нарнии», в предпоследней повести «Серебряный трон» есть совершенно потрясающий диалог. Сюжет такой: герои из нашего мира попадают в Нарнию, где узнают, что в Подземелье томится принц Рилиан. Его не просто захватили в плен, но и одурманили: и только ночью он становится самим собой, а в остальное время абсолютно доволен своим положением и Нарнию не помнит. Когда его освободили от чар, появляется околдовавшая его Зелёная Ведьма. Она и наших героев начинает очаровывать: убеждает, что нет ни Нарнии, ни солнца (на чём бы оно крепилось?) и прочее. И один из героев, Лужехмур, сопротивляясь чарам, произносит очень важные слова: «Мы, может быть, и дети, затеявшие игру, но, выходит, мы, играя, придумали мир, который по всем статьям лучше вашего, настоящего. И потому я — за этот придуманный мир. Я на стороне Аслана, даже если настоящего Аслана не существует. Я буду стараться жить, как нарниец, даже если не существует никакой Нарнии».

Таким может быть и наш ответ неверующим людям: «Ты, атеист, сомневаешься, что за смертью будет успокоение. Но я лучше буду в это верить». Кажется, это называется «пари Паскаля»: «Если ты не веришь в Бога, теряешь всё, если веришь, не теряешь ничего». В данном случае даже больше: если веришь в Бога, ты приобретаешь всё.

Все очень любят цитировать выдернутые из контекста слова Карла Маркса: «Религия — опиум для народа». Но на самом деле немецкий философ говорил совершенно противоположное: религия не одурманивает, религия утешает. Она как опиум, то есть как обезболивающее. У него даже есть такая фраза: «Это сердце для бессердечного мира».

Да, можно возразить, что моя вера имеет терапевтический эффект, что она — лишь выдумка, защитная реакция. Можете считать так, ведь я никак не могу доказать обратное. Но вера в доказательствах и не нуждается. Есть вещи недоказуемые, но это их не отменяет и ценности не снижает.

— У отца Сергия Круглова есть мысль о том, что одним из отличий человека от всего тварного мира есть «потенция такого Страдания, которого не знает ни одна вещь». Чем можно объяснить исключительность этого страдания: способностью осознавать его причины, нести за него ответственность или...?

— Я бы сказала, что человек отличается способностью страдание осмыслять. Человеческое страдание не исключительно: больное раком животное мучается ничуть не меньше, а, возможно, даже больше, так как не может попросить о помощи. Но именно человек способен размышлять о собственной боли, о её несправедливости.

В этом контексте, возвращаясь к вашему самому первому вопросу о предельном страдании, которое ни с кем нельзя разделить, всё равно мы в этой ситуации хотя бы попытаемся отыскать причину страдания при осознании собственной невозможности помочь страдающему.

— Но любой собачник расскажет, как его преданный пёс разделял с хозяином его боль. Чем же тогда отличается человеческое сострадание?

— Человеческая эмпатия отличается лишь осознанностью. Есть одно из мнений, что границы личности — это эмпатия. Поэтому считается, что собаки ближе к человеку, к формированию его, чем, например, кошки. Мне близка эта мысль. Ребёнок вырастает в личность, когда начинает учиться сопереживать, контактировать с миром. Любой контакт предполагает сопереживание. Животное же ограничено в своих возможностях — оно не может поразмышлять вместе с человеком о его боли, проанализировать опыт Другого.

— Моя приятельница работает в православной благотворительной организации помощи тяжелобольным. Я восхищаюсь, как самоотверженно она бьётся за каждого ребёнка: придумывает и проводит многочисленные благотворительные акции, часами выстаивает на морозе, собирая средства, организовывает общие молитвы и многое другое. Тем не менее, случается, её подопечные детки всё-таки умирают. И тут не только у воинствующего атеиста, но и у верующего «с многолетним стажем» может возникнуть даже ропот, особенно на фоне слов Спасителя: И Я скажу вам: просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят. Какой из вас отец, когда сын попросит у него хлеба, подаст ему камень? (Лк.11, 9–11). Что тогда значат эти евангельские слова и молитва вообще, если мы не получаем просимое?

— Это сложный для меня вопрос. Я бы ответила так: конец — это тоже выход, облегчение. Другое дело, что «баланс не соблюдается»: страдать обречены близкие.

По большому счёту, наверное, ваша приятельница — сама и есть тот хлеб, который Отец Небесный даёт просящему.

— Один из докладов митрополита Антония Сурожского был озаглавлен «Как жить с самим собой?». Чем дальше, тем отчётливее понимаешь, что именно это, а не внешние трудности и испытания, и есть самый сложный вызов человеческой жизни. Как вы сами для себя отвечаете на этот вопрос?

— Как жить? — Внимательно.

Недавно услышала от православного психолога Натальи Ининой фразу, заимствованную ею у Евагрия Понтийского: «То, что не осознаётся, легко превращается в страсть». Мне эти слова очень понравились. Инина как раз говорит о том, что задача психолога — помогать человеку осознавать то, что он не хочет осознавать. Этим занимается и аскетика: осознать себя, отыскать собственную личность. Все монашеские практики — попытка пробиться к своей глубине. Вся христианская жизнь — это путь к себе, подлинному. Ведь только ты сам, настоящий, можешь встретиться с Богом. Поэтому и жить с самим собой нужно трезво и внимательно.

Анна Голубицкая