В Киеве просят помочь 92-летнему старику, который продает книги

92-летний киевлянин, который в 1954 году стал Мастером спорта по стрельбе и акробатике, продает книги о войне в одном из столичных скверов. Об этом написала Ольга Усачева на своей странице в Facebook, опубликовав ссылку книги "После казни", в которой старик делится тяжелыми воспоминаниями.

Мужчину, по словам Усачевой, можно найти "на углу Рейтарской и Стрелецкой, если идти от Золотых Ворот по Яр. Валу, то перед отелем Рэдиссон повернуть направо на Стрелецкую, сразу за домом По его словам, с 18 до 21 каждый день". "Купите у меня книгу, стоит столько, сколько вам не жалко" - возле скверика на тротуаре стоял дедушка и робко обращался к прохожим. Я и ребенок остановились, книг много ,в основном о войне, выбрали книгу " Правда Виктора Суворова" , поблагодарили дедушку и пошли дальше... так мы его встречали несколько раз и у нас появились еще книги. Такая вот история нашего знакомства с дедушкой.

А теперь немного и о самом дедушке - киевлянин Вадим Бойко, 92 года - единственный человек, которому удалось бежать из газовой камеры за несколько секунд до того, как захлопнулись бронированные двери и пустили газ "Циклон Б". Ему удалось выжить и после расстрела 28 июня 1943 года в гестаповском подвале". И после всего пережитого - Мастер спорта по стрельбе и акробатике,1954 г. Очень позитивный, улыбчивый", - рассказали в сети.

"К чему я это все пишу - если вы будете его видеть, не проходите мимо... купите книгу, обмолвитесь с ним добрым словом, поддержите чем можете, ему очень нужны наше внимание и забота", - попросила Усачева.

Источник

Отрывок из книги " Слово после казни"

После казни

79-летний киевлянин Вадим БОЙКО - единственный человек, которому удалось бежать из газовой камеры за несколько секунд до того, как захлопнулись бронированные двери и пустили газ <Циклон Б>. Ему удалось выжить и после расстрела 28 июня 1943 года в гестаповском подвале.

Лет 20 назад на Куреневке Бойко остановили несколько бандитов. Раздели, отобрали часы, одежду, обувь. Заметили татуировку на левом предплечье. <Что это, батя?>- <Мой освенцимский номер:> Грабители слушали Вадима Яковлевича минут 15, потом вернули вещи и дали ему 100 рублей: <Уважь, отец:>

Я уже умер?

- 16-ЛЕТНИМ парнишкой меня схватили на улице Сквиры и вывезли в Германию. Шесть раз я убегал, на брюхе прополз всю Германию и половину Польши, крался по чужой земле и снова попадался. Все побеги кончались неудачей. В застенках фашистского рейха повторялось одно и то же: меня фотографировали, брали отпечатки пальцев, допрашивали, пытали. За 13 месяцев я успел побывать в тюрьмах Лейпцига, Берлина, Франкфурта-на-Майне, Дрездена, Бреслау, Гинденбурга, Кройцбурга и Бойтена.

На допросах я неизменно повторял одну версию: меня, затравленного беспризорника, везли на работу в Германию, по дороге я отстал от эшелона. Следователи спрашивали: <Как? Разве эшелон не охранялся?> Отвечал, что на одной из станций, когда часовой отвлекся, я выскочил из вагона и побежал искать воду, потому что ее нам не давали, а меня мучила жажда. Не успел напиться, как поезд тронулся. Мол, боялся, что, если сдамся властям, меня будут бить. Вот и попрошайничал, пока меня не задержали.

Меня спасало то, что был маленьким, тощим, выглядел как 14-летний мальчишка. Каждый раз я называл придуманные имя и фамилию. Ловили меня далеко от места побега, так что мои версии было сложно проверить. Обычно через пару недель меня отсылали в ближайший концлагерь.

Последний побег кончился драматически. Я долго пробирался по территории оккупированной Польши, сам себя убеждал, что каждый шаг приближает меня к родине. Опух от голода, у меня начался страшный авитаминоз, куриная слепота (я почти ничего не видел, особенно в сумерках). Замечу, в какой стороне красный шар солнца садится - значит, там запад. На ощупь вхожу в темный лес и через два шага практически слепой. Руки вытягиваю, чтобы глаза не повредить ветками.

Однажды в темноте меня ударили прикладом по голове. Так я попал в гестаповское управление Кракова. Руководил им главный следователь Краус. Обычно палачей гестапо изображают недоумками, а Краус был полиглот, владеющий многими европейскими языками, чистюля - форма с иголочки, ногти отполированы и бесцветным лаком покрыты.

Три раза водили меня к нему на допросы. Очевидно, я хорошо играл роль недоразвитого пацаненка Вани. Сначала Краус напоил меня чаем с бутербродом, а потом спросил: <Знаешь ли, Ванюша, куда ты попал?> <Вроде полиция, - говорю. - Но я не вор. Не крал никогда, только просил Христа ради. Иногда какая-нибудь старушка давала кусочек хлебушка или картофелину>. - <Расскажи: кто, с какой целью и как тебя забросил на секретный объект>. - <А я туда забрел вслепую:>

За спиной Крауса висел парадный портрет Гитлера, а под ним - коллекция нагаек. Штук 20 их там было самых разных - кожаных, резиновых, из воловьих жил, из проволоки. Красивым перочинным ножиком Краус затачивает спички. Вдруг два мордоворота хватают меня за руку, а он загоняет мне под каждый ноготь по две-три спички до самого конца, обламывает их и оставляет под ногтями. Потом, улыбаясь, ломает мне семь пальцев.

Как-то утром заводят меня в зал, посреди него - продолговатый стол, похожий на прилавок закройщика в портняжном ателье. За столом спиной ко мне сидит гестаповец, перед ним карабин, нацеленный в массивный квадратный щит размером с одежный шкаф. А вся поверхность щита изрешечена пулями и покрыта ржавыми пятнами.

Рядом на уровне поднятой руки в стене торчат металлические крючья, как в мясном магазине. Десятка два. На крайних висят какие-то лохмотья. Присмотрелся, вижу - это трупы трех мужчин со скрученными назад руками в наручниках, пробитые крюками за подбородок. <Кто тебя послал на объект? - спрашивает Клаус. - Молчишь? Возьмите его!> Двое гестаповцев схватили меня под руки, потащили к щиту, поставили лицом к нему. <Буду считать до трех, - цедит сквозь зубы Краус. - Не признаешься, дам команду <Огонь!>.

Черный глазок дула смотрит мне прямо в зрачки. Резко и противно раздается команда. Ослепительный сноп пламени бьет мне в лицо. Я куда-то проваливаюсь.

Когда очнулся, увидел у себя на груди черные распухшие пальцы, под ногтями торчали сломанные спички. Где я? Меня расстреливали. Я уже умер? Ощупал голову, но не нашел дырку от пули. Это меня поразило больше всего. Жив!

Настоящий немецкий порядок

В ОСВЕНЦИМЕ, как штрафник, я носил красный круг, нашитый на груди и на спине. Нас называли <флюгпункт> - живая мишень.
Штрафникам миски и ложки не давали. Обед мы получали прямо в шапки. Они были настолько засалены потом и грязью, что суточная порция баланды - четверть литра отвара нечищеной брюквы - почти не вытекала. Да и не успевала: мы ее мгновенно выпивали.
Больше месяца штрафники не жили. Нас выгоняли на минные поля: пробежал 125 метров и падай камнем. А на огневом рубеже стояли эсэсовцы и тренировались в меткости стрельбы из всех видов стрелкового оружия - парабеллума, карабина, пулемета, автомата. Каждый день выбивали примерно десятую часть штрафников:

В 1942 году лагерь с инспекционной проверкой посетил Гиммлер. Через специальный глазок от начала до конца проследил за тем, как в газовой камере погибают от <Циклона Б> две тысячи людей. Пообщался с узниками. Ради этого наш блок выстроили на плацу.
Я привлек внимание Гиммлера, потому что по ранжиру стоял крайним левым - как самый низкорослый. <Спросите у этого русского, за что он попал в штрафники>, - приказал Гиммлер офицеру-переводчику. Я знал, что отрицать свою вину - значит озлоблять фашистов, ставить под сомнение их право наказывать. Решил опять сыграть роль наивного простака, который раскаялся в ошибках, совершенных по молодости и неопытности.

Узники ловили каждое мое слово, понимая, что судьба всех и любого сейчас зависит от прихотей грозного и всесильного рейхсфюрера. Если бы я сказал что-то не то, погиб бы не только сам. Отправили бы в газовую камеру весь блок - две тысячи человек. Но, наверное, в те минуты мной руководило само провидение.

<Господин рейхсфюрер, разрешите ответить на ваш вопрос?> - сказал я по-немецки. Гиммлер изумленно шевельнул бровями: <Ты меня знаешь?> - <Вас знает вся Германия!> - не моргнув глазом, выпалил я. <Откуда немецкий язык?> - <Изучал в лагерях, он очень мне понравился>. - <Похвально, похвально: - сказал Гиммлер, и его непроницаемое, каменное лицо ожило. - Ну а почему же ты, такой сознательный рабочий, попал в Освенцим?> - <Я убегал из Германии>. - <Не захотел работать?> - <Работал я хорошо, и немецкие мастера были довольны мной, но меня плохо кормили, и я убежал, надеясь найти лучшее место и лучшее питание>.

По правую сторону от Гиммлера стоял генерал с безобразным асимметричным лицом. Это был Кальтенбруннер. Рядом - Шелленберг. По левую сторону от Гиммлера - Рудольф Гесс, а возле него штандартенфюрер с внешностью непорочной девы. К нему и обратился Гиммлер: <Слышите, Эйхман, этот гефтлинг (узник) искал райский уголок и нашел его в Освенциме. - И опять ко мне: - Ну и как, ты нашел то, что искал? Тебе лучше здесь?> - <Здесь не лучше, но здесь настоящий порядок, немецкий, - ответил я. - Каждый гефтлинг знает свое место, никто не смеет нарушать приказ. Ну и думать не надо - начальство за тебя думает>. - <Ты хотел бы быть на воле?> - вдруг спросил меня Гиммлер.

Свобода? Из рук Гиммлера? По горькому опыту других знал, что гестаповцы и эсэсовцы даром ничего не делают. Они даже могут выпустить меня на волю, чтобы потом устроить пропагандистский балаган: мол, отчаянного преступника, большевистского фанатика перевоспитали национал-социалистические идеи, работа, и он получил свободу. Нет, такой свободы мне не надо. <Я искренне признателен вам, господин рейхсфюрер, но не могу воспользоваться вашим предложением. Хочу разделить судьбу своих соотечественников. Кроме того, до конца войны мне все равно, где работать на великую Германию>.

<Посетители, будьте взаимно вежливы!>

ГАЗОВЫЕ камеры были оборудованы под баню. Но в заблуждение это могло ввести только тех, кого отправляли туда, едва сгрузив с эшелона. При газации старожилов Освенцима камуфляж был ни к чему: обмануть нас было невозможно. Однажды ночью мы были разбужены страшным криком, и на следующее утро узнали, что накануне не хватило газа и еще живых детей бросали в топки печей.
Второй и третий крематорий в Биркенау были самыми большими. Кроме главных входов они имели еще и черные, расположенные с тыльной стороны. Черный ход - это наклонный бетонный спуск без ступеней, который вел прямо в газовую камеру.

Нас, обреченных, привезли в это адское место на четырех грузовиках. Один из них с ревом развернулся. Возле меня прозвучал нечеловеческий вопль - у кого-то не выдержали нервы. Зондеркомандовец кованым ботинком ударил кричавшего по черепу, и вопль оборвался. Грузовик сдал назад, приблизившись задним бортом вплотную к каменной пристройке с распахнутой железной дверью.
Зондеркомандовцы спрыгнули на землю, резко поднялся кузов, люди вперемешку полетели по крутому спуску прямо в газовую камеру. Я оказался в мешанине человеческих тел, но, к счастью, не повредил ни рук, ни ног. Груда шевелилась и медленно, словно густая жидкость, расползалась по большому квадратному ярко освещенному помещению.

Я выбрался из переплетения тел и встал возле бетонного спуска. Прижался к стене, зная, что грузовики будут разгружаться в той последовательности, в которой двигались по дороге к крематорию. Итак, еще один самосвал. До начала газации не больше двух минут:
После невыносимого лагерного холода в газовой камере жарко, как в духовке. Оглядываюсь - под потолком висят душевые воронки, намного больше обычных, похожие на раскрытые дырчатые зонты. На белых стенах - лозунги на нескольких языках: <Дезинфекция!>, <Душевая>, <Соблюдайте порядок и чистоту!>. И циничный призыв: <Посетители, будьте взаимно вежливы!>
Процесс длился не более 15 минут

ПОТОЛОК камеры подпирали несколько бетонных колонн. Между ними были две вертикальные трубы, оплетенные проводом, внизу дырчатые. Сквозь бетонный потолок и крышу газовой камеры эти трубы выходили на поверхность и там заканчивались герметичными клапанами, в которые эсэсовцы засыпали <Циклон>, то есть кристаллизованную синильную кислоту. Она вступала в реакцию с воздухом и превращалась в сильнодействующий отравляющий газ.

Для отравления тысячи человек хватало одной банки <Циклона>, причем этот процесс длился не более 15 минут. За четыре года освенцимские эсэсовцы получили 20 тысяч килограммовых банок кристаллов-убийц.

Кристаллы по трубам падали в газовую камеру, рассыпаясь сквозь дырки в трубах по бетонному полу. Вверх начинал струиться газ, который тяжелыми волнами расползался вокруг, поднимаясь все выше. Обреченные приходили в неистовство, метались по всему помещению, затаптывая более слабых, стараясь убежать от смертоносных волн, рвали кожу лица, лезли на стены, сходили с ума. И гибли в страшных мучениях:

Несмотря на сверхсекретность, узники Освенцима, в особенности подпольщики, знали все о газовых камерах и крематории. Знали и мы. В газовой камере людей охватила дикая паника. Сотни полуживых ползали по бетонному полу, рыдали, взывали, истошно кричали, проклиная фашистских палачей. Это была ужасная агония фактически уже уничтоженных людей. Почти никто уже не имел сил подняться на ноги. Многие покалечились при падении на бетонный спуск. Сломанные руки и ноги, позвоночники, разбитые головы, зияющие раны:

Наверху заканчивалась разгрузка. Там произошла небольшая заминка. Пьяный в честь Нового года эсэсовец-шофер (дело было 31 декабря 1944 года) перекинул самосвал не точно над спуском, а немного дальше, и зондеркомандовцам пришлось вручную бросать в подземелье полсотни узников.

Прозвучало три коротких гудка. Я видел, как эсэсовец, заглядывавший в нашу душегубку через глазок, уже натянул противогаз. Пустили <Циклон>?! Неожиданно погас свет. Люди замерли. Значит, конец. Минута мучений - и все.

<Тихая ночь, святая ночь>

НО ЭТО БЫЛА воздушная тревога. Налет американских самолетов. Погасли освещенные полосы, прожекторы на сторожевых башнях, фонари на дорогах, лампочки во всех помещениях, фары автомобилей. Я понял, что обесточена и колючая проволока, которой был опутан весь лагерь.

В кромешной тьме я бросился вверх, к двери. Зацепился за трупы, споткнулся, упал, но поднялся и на карачках выбрался на воздух бесшумно, как белка. Помогло то, что был голый и босой:

И тут внезапно дали электричество. Я стоял, залитый светом, посреди пустой площадки. В шоке. А с вышки на меня уставился часовой, который только что в темноте пел рождественскую песню <Тихая ночь, святая ночь>. Сейчас в меня ударят пули:
Я понял, что терять мне нечего, и почувствовал абсолютный покой. Но вместо пулеметной очереди услышал крик эсэсовца: <Эй, сумасшедший! Ты что здесь делаешь?> Отвечаю по-немецки первое, что пришло в голову: <Я решил прогуляться и поздравить вас с Новым годом>. Он смеется: <Спасибо. А тебе не холодно?> - <На земле холодно, а на небе тепло>. - <А где ты сейчас: на земле или на небе?> - <Между небом и землей>. - <Чудесно! То есть ты висишь в воздухе?> - <Конечно. Вы ведь тоже висите в воздухе. Вы же на вышке>. - <Ты кто?> - <Людвиг ван Бетховен>. Почему так сказал, не знаю. <Откуда ты?> - <Берлин, Лейпцигерштрассе, 13>, - называю адрес, услышанный от своего немецкого друга Франца Нордена четыре дня назад. <А чем ты занимался?> - <Фортепьянная фабрика Георга Гофмана>. - <Как попал сюда?> - <Прилетел послушать <Тихую ночь, святую ночь>. - <Понравилось?> - <Да, ведь пел ангел>. - <А ты не боишься, что этот ангел выпустит в тебя небольшую очередь из этого симпатичного пулеметика?> - <Надо беречь патроны>. - <Для чего?> - <Для решающего боя>. - <С кем?> - <С Люцифером>. - <Ну хорошо, Людвиг ван Бетховен, топай в барак и садись за рояль>.

Мне надо было попасть в один из ближайших бараков. Но как проскочить сквозь ворота? И тут опять неправдоподобное везение: фашисты хлестали шнапс, встречая Новый год. Я на карачках прополз сквозь щель незапертой калитки и толкнул дверь барака в 15 метрах от ворот. Заперта!

Всего бараков было 40. Прошел 12 - все заперты. Падаю в снег, чувствую, что замерзаю. Неужели конец? Вдруг вижу - из дверной щели 13-го барака на мороз вырывается пар. Туда спрессовали тысячи три человек. Пробрался внутрь, нащупал в проходе возле четырехэтажных нар только что умершего узника (их сбрасывали с нар, чтобы освободить место спящим вповалку тысячам тел), натянул на себя его одежду и обувь. Втиснулся между спящими на первом ярусе и провалился в бездну:

Когда Гитлер пришел к власти, немецкая компартия насчитывала пять миллионов членов. Никто из историков не интересовался, куда они делись? Гитлер их держал в лагерях и <воспитывал>. Многие подписали бумагу: <Фюрер - наш вождь>. В лагерях остались одиночки.

50 кг женских волос стоили 50 марок

В ОСВЕНЦИМ советские танки пришли 27 января 1945 года. Но меня к тому времени переправили в другой лагерь смерти - Маутхаузен. Немцы понимали, что дело швах, мотались взад-вперед на машинах, наскребли два паровоза, погрузили в вагоны 2819 человек - ветеранов лагеря, почти все освенцимское подполье.

Основателя подполья Эрнста Бургера привезли в Освенцим в ручных и ножных кандалах, но сразу не расстреляли и не сожгли. Его и вождя компартии Германии Эрнста Тельмана уничтожили только осенью 1944-го.

Эрнст Бургер был очень образованным человеком. Его поставили руководить освенцимской канцелярией. Там же работал и Юзеф Циранкевич, один из авторитетных руководителей подполья. Когда после войны я рассказал об этом в прессе, Циранкевич от меня отвернулся. Я написал ему несколько безответных писем. Может, их перехватили спецслужбы. Он ведь вернулся в Польшу и стал премьер-министром, ему создали имидж великомученика. А он в лагере жил в роскоши: ходил в лаковых сапогах, наглаженный, чистый. Правда, проводил огромную работу.

Кстати, все они получали посылки Международного Красного Креста - 10 килограммов деликатесов в месяц. Плюс родственники имели право присылать вещи и еду.

Существовали и лавки, где можно было отоварить выданные за выполнение плана талончики. Имелось все необходимое, кроме спиртного и курева (для эсэсовцев и их приспешников - даже бордели).

Аушвиц - самая большая тайна фашизма, потому что это был лагерь уничтожения - фернихтунглагер. По инструкции Гиммлера за шесть месяцев из узников выжимали мускульную силу. Вся их еда - черпак баланды. А потом - газовая камера.

Два дежурных врача осматривали заключенных, прибывавших эшелонами, и принимали решение: пригодных к работе направляли в лагерь, остальных же немедленно посылали на фабрики истребления. Маленьких детей убивали всех: они не могли работать. То же делали с женщинами-узницами, забеременевшими в борделях. Если дитя успевало родиться, его тут же уничтожали.

В лагере были организованы специальные больницы, хирургические блоки, гистологические лаборатории:

В 10-м блоке лагеря содержались одновременно до 400 заключенных-женщин. Над ними производились жуткие опыты: их стерилизовали, облучая рентгеном, потом удаляли яичники, прививали рак шейки матки, убивали детей в материнском чреве и вызывали искусственные роды на разных сроках беременности.

В 21-м блоке производились массовые опыты по кастрации мужчин после облучения рентгеновскими лучами. Этим занимались профессор Шуман и врач Деринг. У детей забирали всю кровь, чтобы потом переливать ее немецким солдатам. Перед ликвидацией узникам вырывали золотые коронки, снимали искусственные челюсти. После того как тела были превращены в пепел, его просеивали снова в поисках золота. Главный <дантист> Освенцима Фельдман за четыре года превратил в слитки более восьми тысяч килограммов золота из зубов жертв. Золото каждый месяц посылали в Центральный институт охраны здоровья!

Немцы - народ практичный. Из костей в специальных дробилках делали щебенку, которой в Биркенау, построенном на болотах, укатывали все дороги между секторами. Делали насыпь высотой в полтора метра, трамбовали, добавляли битум для стяжки.

Пепел шел на удобрение немецких полей. Одежду, обувь, белье, очки, детские коляски, даже костыли и протезы рук и ног складировали для нужд Третьего рейха. В Берлин шли по 20 вагонов с вещами в сутки. Только за полтора месяца - с 1 декабря 1944 года по 14 января 1945 года - в Германию было отправлено 192 652 женских платья и 222 269 мужских костюмов.

Женщинам срезали волосы, сортировали и паковали в тюки по 50 килограммов. На них стояла цена - 50 марок. Как оказалось, морской канат, сплетенный из женских волос, в семь раз прочнее стального, к тому же не ржавеет. Еще делали войлочные прокладки под станки для устранения вибрации и шума, седла, чуни для солдат, воюющих на Восточном фронте. Ну и парики, конечно.

После войны одна американская миллионерша, путешествуя по Западной Германии, купила красивую девичью косу и послала своей дочери за океан. Через несколько лет эта же миллионерша побывала в Освенциме и среди экспонатов музея увидела косы сожженных фашистами девушек. Туристка потеряла сознание и в тот же день телеграфировала дочери, чтобы та сожгла подарок. Говорю вроде бы о вещах общеизвестных, но сейчас об этих зверствах мало кто помнит.

Театр абсурда

ПОЧЕМУ после лагерей меня не упекли на Колыму, как поступили с большинством тех, кто был в плену? Опять повезло. Я всего четверо суток просидел в Смерше. Но меня спас земляк-генерал - он оказался из Сквиры.

Может, крамольные вещи скажу как участник заключительных боев Отечественной войны. Мы, победители, боялись друг друга - в каждом взводе на 35 человек было по три стукача.

Мог бы остаться в армии, но я, фанатичный человек, хотел стать таким же сильным, как до войны. Занимался спортом, ходил зимой на лыжах в одной майке, купался в проруби. А в армии кормили ужасно плохо. После войны пехотная норма питания номер два была на 100 калорий меньше, чем получали узники советских концлагерей.

Как-то один солдат на политзанятиях встал: <Рядовой Серошапка. Разрешите обратиться. Скажите, пожалуйста, почему мы всегда голодные?> Начальство аж взвилось: <Как вы смеете! Это душком антисоветским попахивает. Еще Суворов сказал: русский солдат должен быть худым, но выносливым. У нас полно мяса и масла, но это вам не откорм свиноматок! А если начнете языком молоть, у нас есть штрафбаты>. Вот такие были порядки в сталинской армии.

Несколько раз ко мне прилетал лауреат Ленинской премии писатель Сергей Сергеевич Смирнов. В последний - уже смертельно больной. Лицо белое, как мука. Рак на последней стадии:

Так вот, Смирнов пробился к самому Брежневу, просил представить к правительственным наградам меня и двух старших лейтенантов, переживших ужасы плена.

Зашел Смирнов в кабинет, а там в кресле, как император, восседает Брежнев. Вокруг стоят начальник Главного политуправления Советской Армии и Военно-Морского Флота Епишев, члены Политбюро Гришин, Суслов, еще человек семь. И секретарь.
Леонид Ильич прокашлялся и вещает: <Дорогой Сергей Сергеевич, вы настоящий герой-ветеран, коммунист, фронтовик. Вот вы опять принесли представление на трех человек. А вы задумывались, нужно ли это партии? В Уставе нашей армии сказано: <Ничто, даже угроза гибели, не должно заставить советского воина-патриота оказаться в плену>. А тут три года шлялись по Германиям: У молодых воинов в армии начнется брожение: <Если случится ядерный удар, зачем мне жизнью рисковать? Люди же сдались в плен, а потом стали героями, награждены. Чем я хуже?> Вы разрушаете всю нашу идеологическую воспитательную систему!>

Смирнову даже присесть не предложили. Когда ему дали слово, он попытался объяснить свою позицию: <Я должен сказать, это мой святой долг. Во-первых, Бойко не коммунист>. Суслов: <Ах, еще и беспартийный!> И руками замахал. <Да, беспартийный. Но он - легенда, символ борьбы. Совсем мальчишкой стал членом подпольной освенцимской организации. Его многократно перебрасывали из одного блока в другой, чтобы местные гестаповские стукачи не капнули, где он. Вадим Бойко не принимал присягу, как красноармеец, не давал клятву партии, как коммунист. Он боролся по зову своего сердца. С первого дня оккупации совершал диверсии в Сквире>.
<Товарищ Смирнов, - прогундосил Брежнев. - Мы вас очень ценим, но надо прекращать эпидемию ваших выступлений. Хватит будоражить народ неизвестными героями. На будущей ядерной войне (не дай Бог, она стрясется) нам будут нужны тысячи таких, как Матросов, а не таких, как этот: как его: ваш Бойко. Но вы много сделали и на фронте, и после войны. Поэтому мы награждаем вас орденом Дружбы народов>. Выносят орден и цепляют Смирнову. Театр абсурда.

Божественная рука

ИСПЫТАНИЯ, выпавшие на мою долю, привели меня к глубокому убеждению: никакой самый мудрый, сильный, удачливый человек не смог бы в одиночку пройти сквозь тысячу смертей. Меня вела Божественная рука. Я стал глубоко верующим человеком. Кстати, эта Божественная рука соединила меня с моей глубоко верующей женой Капитолиной. Она ушла из жизни прошлой весной.

После казни

Капа была младшей в семье. Ее родителей раскулачили. Видела она их в последний раз в семилетнем возрасте. Воспитывалась в приюте. Получила образование, работала на военном заводе. Вышла на пенсию начальником крупного цеха. Производство сверхсекретное, а она беспартийная. Но, когда ее пытались за это уволить, начальник-генерал сказал: <Сначала увольняйте меня, лучше Капитолины никто не справится>.

За два года до пенсии стряслась с ней трагедия. В цехе были высокие, под потолок, стеллажи. На них стояли ящики с деталями. А за стеной работали 40-тонные прессы. От постоянной вибрации ящики медленно сдвигались к краю стеллажей. И однажды, когда Капитолина шла по проходу, с верхнего стеллажа упал ящик. Кто-то успел крикнуть: <Берегись!> Она пригнулась. Удар пришелся по спине, но по касательной. Не убило. Но были компрессионные переломы позвонков.

Ровно год она пролежала в гипсовом гробу. От пролежней тело гниет. Гипс разрезают, моют раны спиртом и опять гипсуют. На пенсию оформили инвалидом второй группы. Нас свела судьба уже после несчастья. Я понял, что этот человек тоже очень много страдал.

Вадим Бойко
мастер спорта по стрельбе и акробатике.
1954 г

Побеседовали мы с ней минут пять, глядя друг другу в глаза. Говорю: <Вы многострадальная, и я многострадальный. Давайте соединим наши судьбы>. Было мне тогда 59 лет, а ей 61 год.

А первая любовь у меня была трагическая. Всю жизнь я любил одну женщину. И сейчас люблю. Когда она вышла замуж, даже хотел броситься под поезд. Прихожу на станцию, себя не помня. Встал на рельсах и жду. Вдруг, откуда ни возьмись, какой-то мужчина. За руку меня схватил, на платформу рывком поднял, в глаза смотрит, не отрываясь, просто прожигает насквозь взглядом, и говорит: <Ты не такое пережил. Переживешь и это. Только через страдание приходят к истинной вере>. И буквально втащил меня в вагон как раз подошедшей электрички.

Пришел я в себя немного, полез в карман - там 10 хрустящих 100-рублевок дореформенных. Хотя денег не было совсем. Оглянулся по сторонам - незнакомца нет. А электричка до следующей станции еще не доехала.