Вечная любовь

«Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе», — писал блаженный Августин. Возможно, поэтому искреннего, доброго христианина видно издалека: выражение умиротворённости и тишины на его лице выдаёт в нём человека, который любит и любим в Вечности.

Отец М. никогда не подозревался в амурных делах. Преданный жене до смерти и смертельно в неё влюблённый, он был пренебрегаем женской половиной сельского прихода. Ему не вязались носки из редкой верблюжьей шерсти, не пеклись сладкие пироги и не штопались подрясники руками сердобольных духовных чад. Но однажды у него появилась поклонница. Самая настоящая.

Поводом к интриге послужила батюшкина популярность. Его авторская радиопередача «О главном» за несколько лет снискала признание у слушателей. Хрипловатый, чарующий тембр ведущего стали узнавать не только на улицах и в магазинах, но и в самых непредсказуемых местах. Например, в кабинете врача или в лесу на пробежке. «Не найдётся сигаретки?» — спрашивает у бегуна прохожий. «Не курю!» — отвечает батюшка, и этого достаточно, чтобы услышать в ответ: «Ой, где-то я ваш голос слышал! А это не вас моя мама по радио слушает?». И так далее, и тому подобное. Отец М. не за себя радовался: значит, интересуют кого-то ответы на «главные вопросы». О Боге и Церкви, о таинствах и спасении.

Что в далёком городе Изюме на крошечном китайском радиоприёмнике его слушала 87-летняя Клавдия Викторовна, он даже не подозревал. Не только слушала, но, по всей вероятности, и слышала — раз пришла ей авантюрная идея засобираться в неблизкий путь.

Город со сладким названием находился в 127 километрах от Харькова, но главная изюминка заключалась в том, что священник, которому суждено было тронуть сердце паломницы, проживал значительно дальше. Принудить внука зайти в «интернеты» и разыскать координаты храма, где служит отец М., не составило бабушке особого труда — личным сайтом сегодня может похвастаться почти каждый приход.

Так, обладая адресом, приличной для приключения суммой денег и дюжиной бутербродов, Клавдия Викторовна села в маршрутку дальнего следования. В Харькове целеустремлённая пассажирка приобрела билет на поезд. Вечером, наконец-то перекусив и блаженно протянув уставшие ноги на нижней полке, она провалилась в глубокий сон до самого Киева.

Столица порадовала хорошей погодой и отзывчивыми прохожими: первый встречный подсказал бабушке необходимую станцию метро, второй — номер маршрутки от метро до заветного населённого пункта, третий — остановку возле храма, где служил вышеупомянутый настоятель.

После исповеди, когда Клавдия Викторовна описала отцу М. проделанный маршрут, тот просто-напросто расплылся в улыбке. Каких только пенсионеров не перевидал он за годы пастырского служения! И хотя давно уже перестал удивляться двужильности старшего поколения, но Клавдии Викторовне батюшка улыбался по другой причине: её лицо победно сияло.

Несмотря на возраст и подагру, платиновую седину и морщины, она была похожа на влюблённую девушку, ожидающую с минуты на минуту появления жениха. И, конечно, отец М. не питал никаких иллюзий на свой счёт. С замиранием сердца, от передачи к передаче, Клавдия Викторовна жила встречей... не с ним. Бесспорно, её вера родилась от слышания, а слышание от слова Божия (Рим. 10, 17), которое священник еженедельно сеял в пространство радиоэфира. Благодаря ведущему она твёрдо усвоила: одной веры в Бога недостаточно, и причастности ко Христу, соединения с Ним отныне жаждало её сердце.

Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день, — пообещал Господь (Ин. 6, 54). Эти слова осветили надеждой, заполнили смыслом каждый день, каждый пройденный поворот её жизненного пути, и она, не раздумывая долго, приехала за сотни километров разделить священную Трапезу. У отца-настоятеля даже не повернулся язык спросить, зачем же надо было так далеко уезжать от дома, чтобы исповедоваться и принять Святые Дары. Видимо, и старости разрешено иметь свои причуды. А может, Господь решил в который раз укрепить веру священника в силу посеянного слова и заодно показать пример бодрости духа, прислав к нему убедительного гонца-энтузиаста. Бог весть.

Однако напоследок, прощаясь, старушка всё же умудрилась подраться с батюшкой. Тот категорически отказывался принимать из её рук тысячу гривен, которые она тайно засунула ему в карман на вокзале. «Как хочу, так свою пенсию и трачу! Купите от меня матушке и детям гостинцы!» — утирая слёзы, попрекала Клавдия Викторовна непослушного отца М.

Уже в поезде, наблюдая за удаляющимся от неё городом, она вспоминала события последних дней. Как ночевала в кабинете настоятеля. Как ловила каждое слово певчих на литургии. Как тепло поздравляли её с первым причастием прихожане и вкусно кормили на общей трапезе. И радостное волнение снова и снова пробивалось наружу девичьим румянцем.

Клавдия Викторовна возвращалась домой невесомая, как пёрышко. Новое, неведомое ранее чувство будто поддерживало её за обе руки и помогало делать каждый шаг, произносить каждое слово без прежних усилий. Теперь она знала: все её шаги будут направлены и посвящены самой главной и будущей Встрече. Благо, времени осталось совсем чуть-чуть.

«Я тебя очень прошу, поговори ты с ним: он не должен уйти в монастырь!» — раз за разом повторял Михаил в телефонную трубку. Фамильярное обращение на «ты» абсолютно не смутило священника. В «местах не столь отдалённых», где они познакомились, обходились без церемоний.

Впервые Миша увидел батюшку сквозь маленькое окошко изолятора. Тот, отслужив пасхальную заутреню у себя на приходе, приехал ранним утром к своим заключённым прихожанам. Из года в год в маленькой церкви на территории колонии строгого режима собирались верующие уголовники послушать о Воскресшем Боге. После проповеди и поздравлений мокрые от святой воды арестанты приносили в душные бараки подаренные священником крашенки и ароматные куличи, как вещественные доказательства их робкой надежды. И обретение свободы — не той, что за колючей проволокой, а настоящей, безграничной воли на просторах собственной души — становилось реальным освобождением в затхлом, ни с чем не сравнимом воздухе тюрьмы.

Но не каждый имел право перемещаться по колонии на своё усмотрение. Местные «блатные» — воры в законе, рецидивисты и прочая «элита» преступного мира — предпочитали не работать. Для этого требовалось любым способом заслужить наказание и угодить в карцер или изолятор. В стеснённых условиях, прогуливаясь под небом в решётку по периметру крошечного отсека, они мнили себя человеками другого сорта. Но и крашенку на Пасху им никто не приносил.

Однако отец М. не думал сдаваться. После уговоров тюремное начальство всё-таки допустило его и в непубличные места с кропилом и ведром святой воды. Набирая в лёгкие побольше воздуха, батюшка успевал в считанные секунды выкрикнуть «Христос воскресе!» и просунуть руку в небольшое окно, чтобы, не целясь, попасть в узника «благодатью».

Когда сопровождающий его человек в форме открыл форточку в камеру Миши, священник не на шутку оробел. На него смотрели глаза из бездны. Мрачное, почти чёрное лицо отражало в себе, как в зеркале, всю чудовищность прожитой жизни. Никогда раньше не видел отец М. такой ужасающей внешности. (Среди заключённых редко встречались красивые люди, однако и среди них Миша выглядел исключением. Впоследствии, встречаясь уже на свободе, священник с радостью станет замечать в Михаиле не только внутренние, но и внешние изменения. А пока им обоим предстояло пройти нелёгкий путь покаяния...)

Как рассказывал потом сам Михаил, тогда, на Пасху, он ощутил, как вместе со святой водой по нему стекало на пол его криминальное прошлое. И за короткие мгновения рождались новая кожа, новые глаза и новое сердце. И даже непривычное желание: мечта всё исправить.

После ходатайства о выходе из изолятора он стал частым гостем в тюремной церкви, покровительницей которой была святая мученица Анастасия Узорешительница. Ей и молился до самого освобождения. За несколько лет, отведённых ему в казённом доме на перерождение, он чётко распланировал своё будущее. Работа, женитьба, дети, храм. Одного только не учёл: на воле его ждал совершеннолетний сын, которого он видел последний раз в шестилетнем возрасте.

Ещё ребенком, в 12 лет, Юра твёрдо решил в день 18-летия увидеться с папой. Маме об этом ничего не сказал — предчувствовал, что расстроится. К тому времени он уже дважды бросал институт. Первый факультет (библиотековедения и библиографии) разочаровал его через год. Страстно влюблённый в книги, вскормленный ими любимой прабабушкой-протестанткой, он категорически отказался сдавать экзамен по it-технологиям и оцифровке бумажных носителей, считая это личным оскорблением и святотатством. Второй институт, сомнительная компания и ощущение кромешного одиночества привели его в подвальные казематы депрессии. Таблетки лишь ненадолго отсрочили поиски собственного «я».

«Хочу уйти в монастырь», — эта фраза стала лейтмотивом их долгожданной встречи с отцом. Толком не осознавая важности этих слов, юноша стремился то ли произвести впечатление, то ли шокировать отца. А может, впервые его мысли обрели кристальную ясность. Он не раз вспоминал, как в детстве любил прятаться в укромное место (под письменный стол) с Библией в руках, и чувство уверенности, что он найдёт в этой Книге что-то неимоверно значимое и понятное ему одному, начисто лишало его горечи неприкаянного сиротства.

Михаил счёл душевный порыв сына романтической блажью и заманил его на знаменитую киевскую «молодёжку» в расчёте перепоручить наследника молодёжной православной тусовке. Весёлые чаепития, поездки в дома престарелых, высокие идеалы, красивые, скромные девушки — всё это, по мнению отца, должно было вызвать в парне адекватные молодости чувства.

Но на первой же «молодёжке» Юра сбежал к мощам преподобного Ионы Киевского и просил у святого лишь одного: помочь распознать Божий о себе замысел. И возвращаясь домой в полупустом вагоне метро, получил скорый ответ. Обычный сквозняк принёс к его ногам чистый белый лист бумаги. Не склонный к мистике Юра взял его в руки и усмехнулся. Теперь он знал, с чего начинать.

По просьбе Михаила, отец М. встретился с юношей лично. Обычно священник относился к рвению уйти в монастырь очень скептически: отговаривал, предлагал повременить, благословлял доучиться, стращал роковыми ошибками. Но за пятнадцать минут разговора с Юрой удостоверился: перед ним будущий настоящий монах. И стало жаль драгоценного времени.

Не отвечая на звонки беспокойного родителя, отец М. позвонил знакомому игумену и попросил принять на послушание молодого человека. На следующий день Юра с небольшим рюкзаком прибыл в указанное место, где и живёт по сей день — в новом теле, новой одежде и под новым именем. Встречая его на монастырской пасеке в окружении назойливых пчёл, отец М. радуется ему как солнышку. «От осинки не родятся апельсинки», «яблочко от яблони...» и прочая вековая мудрость — слава Богу, не про него. У Бога все живы.

Отныне каждое утро Дмитрия Ивановича начиналось с поездки на кладбище. Оставляя велосипед рядом с сонным сторожем у ворот, он брёл, чуть сутулясь, дальше, на встречу с женой. Его Наташенька умерла, не дожив до бриллиантовой свадьбы всего шесть недель. В «их день» он приехал нарядным: в костюме и с небольшим букетом полевых цветов. «Совсем сбрендил чудак! Девяносто лет, а всё не уймётся, любовь ему подавай...» — подумал сторож, окинув старика насмешливым взглядом.

Глядя на Дмитрия Ивановича, никак нельзя было догадаться о его столь почтенном возрасте. Походка слишком уверенная, лицо — загорелое, руки — крепкие, распорядок дня — молодым на зависть. От заказчиков отбоя нет. Кому двери, кому мебель, а кому целую беседку. Столярных дел мáстера знали все в округе, мало у кого в жилищах не обитали его работы.

Здоровье на самом деле только с виду было богатырским. На протяжении многих лет злокачественным опухолям не удавалось победить смиренного труженика: один орган вырежут, другой под подозрением. И так до глубокой старости. Половины организма уж не стало, а ему всё нипочём. Топит раз в неделю баню, чаи распивает с друзьями, а наутро снова к станку.

Покупая загородный дом, отец М. не нарушил неписаного правила грамотных дачников, советующих вначале присмотреться к соседям. Дом — только полсчастья, вторая половина — соседи, они же атмосфера и залог благополучного жительства. К счастью, с Дмитрием Ивановичем у батюшки отношения сложились наилучшим образом, а с годами завязалась необыкновенная дружба — как у старика и мальчика из повести Хемингуэя.

Отец М. впитывал каждый факт удивительной биографии. Заслушивался историями о раскулачивании родителей, ссылке в Сибирь, о проживании семейства с девятью детьми в нечеловеческих условиях. О том, как маленький Митя был научен отцом управляться со всеми столярными инструментами. И о том, какая небывалая, исполинская сила зрела в его руках: забивая кованые гвозди одним ударом ладони, Митя подкладывал под неё всего лишь картонку — чтобы не пораниться.

Двадцать лет дом к дому, плечо к плечу жили соседи рядом, помогая друг другу всем тем, чем Бог посылал. Когда смерть забрала у Дмитрия Ивановича жену, священник пришёл на помощь единственно возможной поддержкой — длинными, задушевными разговорами обо всём на свете. Дружеские беседы отвлекали от первостепенного и важного, и жгучая, адская боль потери незаметно замолкала, стихала, делилась на двоих.

Лишь после похорон появилась у Дмитрия Ивановича стариковская палка, на которую он стал опираться вместо локтя супруги. Так и пришёл в храм на Пасху: в правой руке палочка, в левой — корзинка. Отец М. заметил его ещё в самом начале службы, пока в церкви было не так многолюдно, и разволновался. Всё же девяносто лет — не шутка, до освящения куличей далеко, выстоит ли Дмитрий Иванович с непривычки?

Но тот и не думал уставать. Широко раскрытыми глазами, с пытливостью ребёнка следил за всем происходящим, а когда прихожане выстроились в одну большую очередь, не задумываясь, скрестил руки на груди и встал последним. «Специально обученная» бабушка успела сделать шаг в его сторону, чтобы поинтересоваться степенью подготовленности новичка к Причастию, но, уловив предупреждающий, грозный взгляд настоятеля, передумала. Действительно, и часа не прошло с тех пор, как с амвона раздались слова златоустого святителя: «Кто же подоспел прийти лишь к одиннадцатому часу — и тот не страшися своего промедления! Ибо щедр Домовладыка: принимает последнего, как и первого; ублажает пришедшего в одиннадцатый час так же, как и трудившегося с первого часа...».

Благодарность Богу за друга, а другу за отзывчивость украсила все последующие пасхальные дни отца М. особенным чувством удивления. Дух дышит, где хочет (Ин. 3, 8), — в этом священник не сомневался. Он не раз становился свидетелем того, как призывающая благодать Божия посещала человека не только в отчаянии и беспросветном одиночестве, но и посреди радости и умиления, в восхищении перед многообразием и красотой Божиего мира. Не взирая на страны и рубиконы, наречия и цвет кожи, старость или юность, она пронизывала человеческое сердце в тишине, без слов и прикосновений.

Одного отец М. не мог разгадать. Почему не каждая душа отворяет свои двери Тому, Кто стоит в ожидании и стучится в неё, не теряя надежды? Неужели требуются чудеса и знамения, осязаемые и громогласные, чтобы двери души распахнулись?

Подсказку батюшка прочитал у святителя Феофана Затворника: «Чудеса и знамения — не естественная принадлежность благовестия. Естественный путь таков: приходит посланный от Бога благовестник, возвещает глагол Божий, и те, которые имеют ЧЕМ ощутить, что тут действительно возвещается глагол Божий, веруют». За местоимением «чем» отец М. увидел бескрайнюю ширь для кропотливого труда по созиданию бессмертной, невидимой души, способной откликнуться на призыв Божий. Труд самого человека, и цена ему — Любовь.

Виктория Могильная
Источник