Опыт страдания

Поверь, мой милый друг, страданье нужно нам:
Не испытав его, нельзя понять и счастья…
Евгений Баратынский

Мы гуляли с подругой по осеннему парку и беседовали. Темой беседы было наше прошлое — мы обе потеряли своих спутников жизни: я овдовела, подруга развелась. Эти трагические события ранили нас так глубоко, что возвращение к нормальной жизни произошло далеко не сразу.

То есть как, не сразу… У нас, к сожалению, разрушена культура горевания, и человека, переживающего тяжкую потерю, не оставляют в покое: обстоятельства и люди вокруг требуют, чтобы мы исправно функционировали и «не выпадали из графика». В XIX, теперь уже позапрошлом, веке вдовы и люди, похоронившие детей или родителей, в течение определенного срока носили траур, и это было знáком для окружающих, что к человеку, грубо говоря, не нужно лезть. Что он — в горе, а значит, имеет законное право на уединение, погружение в себя и даже, страшно сказать, на некоторую угрюмость.

Да-да, горюющим людям дозволялось не «мыслить позитивно», вести себя странно, грустить и даже плакать. Сейчас это считается чем-то глубоко неприличным. Как бы внутри всё ни корчилось и ни горело от боли — натягиваем на лицо гримасу счастья, и вперед!

Такие правила игры способны далеко увести нас от самих себя. Впрочем, я несколько отвлеклась от темы. Моя подруга и я непохожи: я — интроверт, она — экстраверт; для меня тишина и уединение — это отдых и перезагрузка, для нее — тоска и скука. На многие вещи мы смотрим по-разному. В тот сентябрьский вечер мы выяснили, что по-разному оцениваем и период, в течение которого зализывали наши раны.

— Потерянное время, — сетовала подруга. — Я целый год после развода ходила по кругу! Не развивалась, пережевывала одни и те же эмоции… Хорошо, психолог помог!

— Что ты называешь потерянным временем? — я даже остановилась от изумления. — Время, потраченное на осмысление, проживание произошедшего?

Для меня, наоборот, первый год после внезапной и трагической смерти мужа (мы были вместе не много не мало 24 года) стал, как это ни парадоксально, очень насыщенным и продуктивным. Нет, я не ходила по кругу: я очень многое переосмыслила и поняла, гораздо лучше узнала себя и своих прекрасных друзей, которые проявили себя с самой лучшей стороны, не поскупившись на участие и поддержку. Все, что я пережила, прочувствовала и осмыслила за этот год, стало кирпичиками в здании моей души. Это было больно, очень больно, и я ни за что не хотела бы испытать это снова. Но и ни за что не согласилась бы вычеркнуть из своей жизни этот тяжкий, но структурообразующий опыт.

Подруга меня не поняла. Я не нашла слов, которые донесли бы до нее ценность скорби, ценность опыта страдания, которая для меня неоспорима. Таковы экстраверты: склонны ставить знак равенства между внешними событиями и развитием, незаметной для окружающих внутренней работой и стагнацией. Нет «движухи», значит, потерянное время.

Это вовсе не так! Боль слишком реальна — оплакивая потерю, мы поневоле встречаемся с собой, со своими чувствами, а значит, осознаем себя реально существующими. Осознаем себя людьми, личностями, а не безликими функциями («специалист» — «руководитель» — «семьянин» и т.д.). Житейская суета бессодержательна, она дегуманизирует нас, мы порой совершенно теряем себя под грудой каждодневных задач: вроде бы был занят — минутки свободной не имел, а пытаешься подвести итоги месяца… года… нескольких лет — и вспомнить нечего. Ни значительных событий, ни глубоких переживаний, ни ярких идей. Бессюжетное существование.

Испытывая боль утраты, мы отключаем автопилот и заново открываем свою человечность. Открываем в себе глубины, о которых и не подозревали, погруженные в быт (а это и правда очень затягивает), и переходим в режим бытия.

В старом фильме «Средство Макропулоса» героиня, живущая 300 лет благодаря волшебному эликсиру, обращается к молоденькой сопернице так:

Ты выглядишь всего лишь мило,
Котенок с бантиком в хвосте!
Не плакала, не хоронила —
Откуда взяться красоте?

Она права. Человек, не испытавший скорби и утрат, — «котенок с бантиком в хвосте». Он еще недостроен, как домик без крыши, его опыт неполон, его представление о жизни фрагментарно, частично. Будь это не так, нашему Господу и Спасителю Иисусу Христу не пришлось бы спуститься на самое дно человеческого страдания, испытав предательство друга, Гефсиманское одиночество, пытки и мучительную смерть на кресте. Потому-то Он и Сын Человеческий, что в полной мере познал боль, неотделимую от человеческого бытия на земле.

Опыт страдания делает нас милосерднее. Узнав на собственной шкуре, как больно бывает жить, мы постигаем смысл пословицы «Каждая хата горем напхата» — каждого есть за что пожалеть, все до единого несчастнее, чем кажутся.

Опыт страдания укрепляет дружеские узы. Это двусторонний процесс: друзья нас поддерживают, в отличие от приятелей, которые рядом лишь до тех пор, пока им с нами приятно — весело, легко, позитивно, — а мы, в свою очередь, обуздываем свои эмоции, не позволяем себе чрезмерно погружаться в горе, чтобы не утащить их с собой в трясину депрессии.

Дело в том, что в дружбе (в отличие, опять-таки, от приятельства, которое предполагает в основном внешние проявления близости — совместные развлечения, застолья и т.д.) мы делимся своим восприятием мира, как бы позволяем другу посмотреть в наш перископ. Что он там увидит — вот вопрос. Для меня в этот период было делом чести следить за чистотой «перископа», соблюдать своего рода эмоциональную диету, не позволяя боли затмевать окружающий мир. Быть «френдли», невзирая на то, что тебе больно, не нагружать «группу поддержки» своими переживаниями чрезмерно — это форма человеколюбия.

И, возможно, главное: ритм жизни современного горожанина ускорился настолько, что мы скользим по поверхности событий, впечатлений и чувств, ни на чем не задерживая своего внимания, и жизнь мелькает, как пейзажи за окном скорого поезда. Это катастрофа сознания: люди просто живут, как живется, ни о чем глубоко не задумываясь, не отдавая себе отчета в своих приоритетах, выборах, смыслах.

«О, не лети так, жизнь!» — писал Леонид Филатов, не только блестящий актер, но и талантливейший поэт.

Потеря, горе, удар судьбы выбивает нас из накатанной колеи. Время для горюющего человека замедляется, и хотя никто не освобождает нас от труда и повседневных забот, мы уже не погружаемся в них с головой. Даже у людей, в целом не склонных к рефлексии, после кончины близкого человека или слома всей жизни в результате тяжелого заболевания возникают вопросы. Почему, за что? Что я сделал не так? В чем смысл происходящего? Как жить дальше, а главное — зачем?..

И это не хождение по кругу — это выход из тупика, в который заводит постмодернистская культура, дегуманизирующая нас и отчуждающая от самих себя. Беда ведь не в том, что мы не находим ответов, а в том, что воображаем, будто знаем их заранее. «Ставим призрачный ответ и не находим нужного вопроса».

Компьютерные игры, приближенные к реальности, и фильмы с компьютерными спецэффектами утомляют психику, притупляют восприятие, делают человека толстокожим. Это как фаст-фуд — забиваются вкусовые рецепторы, и пища без огромного количества сахара и усилителей вкуса кажется пресной. Такой человек уже не имеет терпения дочитать бумажную книгу, написать письмо другу, не понимает симфоническую музыку — у него сформировалось клиповое мышление, он реагирует только на оглушающие раздражители. Он не умеет радоваться — чтобы испытать яркие эмоции, ему нужно как минимум прыгнуть с парашютом.

К сожалению, боль потери — подчас единственный способ встряхнуть такого человека, единственный язык, на котором его может окликнуть Бог.

Источник