Весть о возможном Свете

Священник Павел Флоренский и его духовное завещание детям

Предчувствуя необходимость дать своим пятерым детям стержень, мотив к жизни, осознавая свою ответственность за их счастье, Флоренский начал писать Завещание ещё в 1917 году, за 20 лет до расстрела. Словно предчувствуя, что в лагерных письмах само слово БОГ упомянуть будет уже невозможно…

«Далёкий друг и брат! Бесконечными кругами кружит метелица, тонким снежным прахом засыпает окно и бьётся в оконные стёкла. На кусте, что пред окном, осел холм морозной пыли, и эта снежная пирамида растёт с каждым часом. Дорожки курятся; когда попытаешься выйти наружу, то из-под ног рвётся снежный дым. Вззг, вззг! — взвизгивает щелями душник; ветряным порывом извлекаются завывания из печной трубы. Снова и снова крутятся снежные белые вихри. Сорван зимний убор с дерев, и стоят дерева с оголёнными, простёртыми ветвями, раскачиваемые…»

До семидесятых годов прошлого века в библиотеках можно было получить только одну книгу Павла Флоренского — «Диэлектрики и их техническое применение». А эти пронзительные лирические строки, открывающие главу «Дружба» из книги «Столп и утверждение Истины», будут изданы впервые только после тех самых 50 лет забвения, которые предрекал гениальный религиозный философ, с горечью констатируя, что опередил своё время, как минимум, на полстолетия.

Или гибель, или спасение

Старший из семи детей русского инженера-путейца и потомственной армянской дворянки, он родился 22 января 1882 года в Азербайджане, а вырос в Батуми и Тифлисе.

Склонность к созерцательности и анализу была свойственна Флоренскому с ранних лет: «Нечто, кажущееся обыкновенным и простым, самым заурядным по своей частоте, нередко привлекало в силу каких-либо особых обстоятельств моё внимание. И вдруг тогда открывалось, что оно — непросто. Воистину что-то вдруг припоминалось в этом простом и обычном явлении, и им открывалось иное, ноуменальное, стоящее выше этого мира или, точнее, глубже его. <…>

И ещё: в математике мне внутренне, почти физически, говорят родное ряды Фурье и другие разложения, представляющие всякий сложный ритм как совокупность, как бесконечную совокупность простых… Вслушиваясь в себя самого, я открываю в ритме внутренней жизни, в звуках, наполняющих сознание, эти навеки запомнившиеся ритмы волн и знаю, это они ищут во мне своего сознательного выражения чрез схему тех математических понятий. Да. Потому что ритмический звук волны изрезан ритмами более мелкими и частыми, ритмами второго порядка, эти — в свой черёд — расчленяются ритмами третьего порядка, те — четвёртого и так далее. <…>

Впоследствии, когда я услышал знаменитые ростовские звоны, где сплетаются, накладываясь друг на друга, ритмы, всё более частые, мне опять вспомнилось ритмическое построение морского прибоя и фуги Баха, исконные ритмы моей души. <…> Ропот моря — оркестр бесконечного множества инструментов. …Во флюоресцирующих веществах, особенно в яблочно-зелёном свечении круксовой трубки, я снова чуть-чуть вижу его, море моего детства; в запахе водорослей, даже пузырька с йодовой тинктурой, обоняю то метафизическое море, как слышу его прибой в набегающих и отбегающих ритмах баховских фуг и прелюдий и в сухом звонком шуме размешиваемого жара.

Но я помню свои детские впечатления и не ошибаюсь в них: на берегу моря я чувствовал себя лицом к лицу пред родимой, одинокой, таинственной и бесконечной Вечностью — из которой всё течёт и в которую всё возвращается (1919.VI.l.)».

Золотая медаль гимназии, блестящие исследовательские способности, разностороннее самообразование и… глубокий духовный кризис осознания ограниченности физического знания: «Говоря современным языком психоанализа, во мне был задержанный аффект религиозного чувства: я был отрезан от религии столь надёжно, что силою внутреннего влечения сам надстраивал воздвигнутую между мною и религией стену. Чем большей была религиозная потребность, тем далее я, поставленный на известный путь, добровольно и стремительно бежал от возможности удовлетворения. <…>

В моменты полного духовного освобождения, когда вдруг сознаёшь себя субстанцией, а не только субъектом своих состояний, и предстоишь пред Вечным, остро и предельно чётко сознаётся полная ответственность решительно за всё, что было и есть, за состояния самые пассивные, и столь же решительная невозможность отговориться внешними воздействиями и внушениями, наследственностью, воспитанием, слабостями. Тогда ясно: нет ничего, что “сделалосьˮ, “произошлоˮ, “случилосьˮ, нет никаких просто фактов, а есть лишь поступки, и знаешь: совершил их я. Я — и точка; далее не может быть и речи ни о ком и ни о чём. <…> 

В церковном отношении я рос совершенным дичком. Меня никогда не водили в церковь, ни с кем не говорил я на темы религиозные, не знал даже, как креститься. Между тем я чувствовал, что есть целая область жизни, значительная, таинственная, что есть особые действия, охраняющие от страхов. <…> У меня было ощущение, что этот неведомый мне вопрос необходимо привести в ясность. <…>

Я знал реальность Божию, но знал и любовь и достоинства родителей, а ещё более — своё достоинство как человека. И тогда моментами я восставал против Бога, не то чтобы отрицал Его, а не желал подчиняться. Я хорошо помню пантеистический смысл этих восстаний. Я часть той тьмы, которая вначале всем была, Той тьмы, что свет произвела… Бог — реальность и Свет, Он велик; но ведь и я тоже реальность, и тоже не тьма, — ибо я ещё не ощущал жало греха и не знал смерти, а следовательно, не сознавал себя тварью. “Я не отрицаю Бога; но я, человек, тоже бог, и хочу быть сам по себеˮ, — таков был смысл моих переживаний».

Свой приход к Богу Флоренский описывает так: «Однажды во сне я почувствовал себя как будто заживо погребённым… Мною овладело безвыходное отчаяние… В это мгновение тончайший луч, который был не то незримым светом, не то неслышным звуком, принёс имя — Бог. Это не было ещё ни осиянье, ни возрождение, а только весть о возможном свете. В этой вести давалась надежда и вместе с тем бурное и внезапное сознание, что или гибель, или спасение этим именем и никаким другим».

Во всём дойти до сути

По настоянию отца в 1900 году Флоренский поступает на физико-математический факультет Московского университета, учится — в полном соответствии со своим стремлением во всём дойти до сути — блестяще и получает предложение остаться на кафедре. Но под духовным руководством старца Гефсиманского скита иеромонаха Исидора он поступает в Московскую духовную академию. В годы учёбы в МДА он с восторгом неофита впитывает православную догматику, радостно смиряя свой пыл: «Церковность — вот имя тому пристанищу, где умиряется тревога, где усмиряются притязания рассудка, где великий покой нисходит на разум».

В 1911 году Флоренский в сане иерея начинает службу в Сергиевом Посаде, а затем, после знаковой встречи с княгиней Елизаветой Федоровной — в домовом храме опекаемой ею общины сестёр милосердия Красного Креста. Тогда же он получает учёную степень магистра богословия и звание профессора МДА на кафедре истории философии.

В 1914 году выходит один из его главных богословских трудов — книга «Столп и утверждение Истины». В ней Флоренский развивает традиционную для русской философии тему — учение о Софии-Премудрости Божией. Предваряя защиту своего труда, он скажет: «Философия высока и ценна не сама в себе, а как указующий перст на Христа и для жизни во Христе».

В 1920 году он запишет: «Но мысль моя всегда бывала окрылена воображением, которое позволяло забегать ей вперёд и затем уже двигаться по намеченному следу. Неведомое было для меня не неизвестным обычным, а скорее, наоборот, известным, но необычным явлением, вторжением в обычное из области трансцендентной, нападением на обычное неведомое — необычного, однако, сладостно ведомого, родимого, откровением из родных глубин» («Детям моим. Воспоминания прошлых лет»).

Может, именно это умение сосредотачиваться на деле, которым занимаешься, проникать вглубь вещей позволило ему, так и не снявшему рясу, после невозможности служить в закрытом большевиками храме читать блестящие лекции по истории искусств в Высших художественно-технических мастерских (небезызвестный ВХУТЕМАС). Он возглавил уникальную лабораторию завода «Карболит» и добился 12 авторских свидетельств на свои изобретения, опубликовал 150 научных статей в «Технической энциклопедии» и настолько успешно занимался материаловедением в Главэнерго, что оказался в составе Государственной комиссии по электрификации (ГОЭЛРО).

Гениальный ум учёного, перфекционизм в любом деле в подражание Творцу — это ли помогло ему пережить три года ссылки в Нижний Новгород, где он работал в знаменитой «шарашке» — радиолаборатории? Или высочайшее состояние духа, позволившее не только выжить в условиях вечной мерзлоты в Байкало-Амурском исправительно-трудовом лагере (БАМЛАГ), но и стать основоположником метода строительства домов на Крайнем Севере, изобрести аидограф и тогда же, под окриками вертухаев, переводить с персидского Фирдоуси и писать дочери удивительно точные характеристики поэтов Серебряного века, с которыми был лично знаком?

Его письма из лагерей поражают не только любовью, с которой он советует, как учиться, готовить, как больше общаться с природой, но и детальными научными выкладками из тех областей, которые он там, в сталинских лагерях, разрабатывал. Сосланный в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), Флоренский занимался добычей из водорослей агар-агара, альгина и йода (того самого, который так понадобится после Чернобыля!), и его письма к детям снабжены рисунками водорослей и лишайников — словно не из-за колючей проволоки пишет он эти полные любви и заботы строки. Это дистанционное образование детей — абсолютно индивидуально: старшим он пишет одно, младшим — совсем иное, но неизменен интерес, увлечённость темой, которые не могут не заразить удовольствием поиска истины и счастьем общения с отцом-единомышленником.

«Это всё, что я имею сказать»

Общим для всех пятерых детей оказалось его Завещание.

«Прошу вас, мои милые, когда будете хоронить меня, приобщиться Святых Таин в этот самый день, а если уж будет никак нельзя, то в ближайшие дни. И вообще прошу приобщаться вскоре после смерти моей чаще.

Обо мне не печальтесь и не скорбите по возможности. Если вы будете радостны и бодры, то мне этим доставите успокоение. Я всегда буду с вами душой, а если Господь позволит, буду часто приходить к вам и смотреть на вас. Но вы уповайте на Господа и на Его Пречистую Матерь и не печальтесь.

***

Самое главное, о чём я вообще прошу вас, — это чтобы вы помнили Господа и ходили пред Ним. Этим я говорю всё, что я имею сказать. Остальное — либо подробности, либо второстепенное. Но этого не забывайте никогда.

Не забывайте рода своего, прошлого своего, изучайте своих дедов и прадедов, работайте над закреплением их памяти.

***

Дети мои милые. Это время революции было так тяжело, как только можно было себе представить; было и есть, и Бог знает, сколько ещё продлится. Эпидемические болезни, голод, невероятная дороговизна, бесправие, возможность всякого насилия — всё, что только можно представить себе тяжёлого, не отсутствовало кругом нас. <…> Господь хранил нас, мы не оставались без Его Покрова. Не забывайте никогда, прошу вас и завещаю вам, этого времени вашего детства и всегда обращайтесь за помощью к Господу, Божией Матери, угоднику Божию Сергию, а ещё святым Николаю Чудотворцу, преподобному Серафиму и своим Ангелам.

***

И вы, мои хорошие, будьте всегда в жизни добры к людям и внимательны. Не надо раздавать, разбрасывать имущество, ласку, совет. Но старайтесь чутко прислушиваться и уметь вовремя прийти с действительной помощью к тем, кого вам Бог пошлёт как нуждающихся в помощи. Будьте добры и щедродательны.

***

Мои милые, грех, который особенно тяжело было бы мне видеть в вас, это зависть. Не завидуйте, мои дорогие, никому. Не завидуйте, это измельчает дух и опошляет его. Если уж очень захочется что иметь, то добывайте и просите Бога, чтобы было желаемое у вас. <…> Мещанство душевное, мелочность, дерзкие сплетни, злоба, интриги — всё это от зависти.

И ещё — не осуждайте, не судите старших себя, не пересуживайте, старайтесь покрывать грех и не замечать его. Говорите себе: «Кто я, чтобы судить, и знаю ли я внутренние побуждения, чтобы осуждать?» Осуждение рождается по большей части из зависти и есть мерзость. Воздавайте каждому должное почтение, не заискивайте, не унижайтесь, но и не судите дел, которые вам не вручены Богом. Смотрите на своё собственное дело, старайтесь сделать его возможно лучше, и делайте всё, что делаете, не для других, а для себя самих, для своей души, стараясь из всего извлечь себе пользу, назидание, питание души, чтобы ни одна минута вашей жизни не утекала мимо вас без значения и содержания.

***

Привыкайте, приучайте себя всё, чтобы ни делали вы, делать отчетливо, с изяществом, расчленёно; не смазывайте своей деятельности, не делайте ничего безвкусно, кое-как. Помните, в «кое-как» можно потерять всю жизнь, и, напротив, в отчётливом, ритмическом делании даже вещей и дел не первой важности можно открыть для себя многое, что послужит вам впоследствии самым глубоким, может быть, источником нового творчества. <…>

И ещё. Кто делает кое-как, тот и говорить научается кое-как, а неряшливое слово, смазанное, не прочеканенное, вовлекает в эту неотчётливость и мысль. Детки мои милые, не дозволяйте себе мыслить небрежно. Мысль — Божий дар и требует ухода за собою. Быть отчётливым и отчётным в своей мысли — это залог духовной свободы и радости мысли.

***

Праздник есть праздник, против него нельзя возражать, но вредно и ложно искать постоянного праздника и подменять им будни. Но, забывая о буднях или не желая знать их, человек остаётся несытым и неудовлетворённым. Ошибка многих! Только в тиши мирной будничной работы можно найти себя самого и своё удовлетворение.

***

Всё проходит, но всё остаётся. Это моё самое заветное ощущение, что ничего не уходит совсем, ничего не пропадает, а где-то и как-то хранится. Ценность пребывает, хотя мы и перестаём воспринимать её. И подвиги, хотя бы о них все забыли, пребывают как-то и дают свои плоды. Вот поэтому-то, хоть и жаль прошлого, но есть живое ощущение его вечности. С ним не навеки распрощался, а лишь временно. Без этого жизнь стала бы бессмысленной и пустою.

Надо уметь жить и пользоваться жизнью, опираясь на то, что есть в данный момент, а не обижаясь на то, чего нет. Ведь времени, потерянного на недовольство, никто и ничто не вернёт.

***

Давно хочется мне записать: почаще смотрите на звёзды. Когда будет на душе плохо, смотрите на звёзды или лазурь днём. Когда грустно, когда вас обидят, когда что не будет удаваться, когда придёт на вас душевная буря, выйдите на воздух и останьтесь наедине с небом. Тогда душа успокоится…»

Журнал "Отрок"