Дыхание бессмертия

Никто не знает, что чувствуют больничные пресс-секретари. Потому что мы всегда за кадром — за спинами гениальных хирургов, которые творят чудо своими руками, за мониторами сложнейших приборов, с которых не сводят глаз реаниматологи и анестезиологи. Хотя… Больничные пресс-секретари тоже не имеют права на ошибку. А ещё они не имеют права на эмоции. Даже если нас прямо таки переполняет сочувствие, сопереживание, желание сказать что‑то утешительное или просто обнять. И когда потом мы пишем на странице клиники три абзаца про уникальную операцию и выкладываем фотоотчёт из двадцати фотографий, не всегда удаётся вместить в эти строки то неуловимое, что возникает между врачами и пациентом, где ещё есть кто‑то третий, и он точно не лишний.

Я нашла способ не умирать

В детстве больше всего я боялась, что когда‑нибудь меня не станет. Впервые задумалась об этом, когда соседскую бабушку, ещё недавно приносившую мне краснощёкие яблоки, увезли куда‑то в чёрной коробке под пение священника и хора. Бабули уже не будет? Никогда-никогда? А кто же принесёт мне яблоки? А кто останется у внучки той бабушки?

Мои большие зелёные глаза становились ещё больше от осознания взрослых вещей. Если не стало бабули с нашей улицы, значит, я тоже когда‑нибудь умру. Перестану существовать. Когда‑то. Больше не будет историй при выключенном свете, причудливых рисунков, платьев для куклы, идеальных тортиков из песка, которые на нашей улице умела делать только я. Не верю! Я жила всегда — откуда‑то я это знала, что бы там ни говорили взрослые. Даже Белоснежка проснулась в своей сказке. И ещё полным-полно персонажей, которых оживили с помощью живой воды. Просто надо вовремя найти живую воду.

Я не спала ночами, размышляя об этом, просыпалась в слезах — мне, пятилетней, очень не хотелось однажды исчезнуть насовсем, уехать в чёрной коробке под пение священника и дьяка и уже никогда не вернуться домой.

Я придумала такую игру: всё, что мне нравилось, просила Бога забрать к Себе. «Боже, и эту улиточку, так смешно пьющую росинку с листочка, тоже оставь мне для рая». Я собирала свой рай как конструктор. Со временем список всего, что я хотела бы в нём видеть, стал длиннющим: туда входили куклы, которые «умирали», сокровища, отобранные у меня старшими детьми, коты и собаки, которых не разрешали с улицы взять домой, нерассказанные истории. Это была первая детская молитва, позволившая мне не плакать по ночам, пугая взрослых, а позже, в старшем возрасте, найти точку опоры.

Повзрослев, я стала искать в разных культурах и религиях возможность жить вечно, однако бессмертием там и не пахло. Меня не устраивала идея реинкарнации: я не хотела быть ни котом, ни фиалкой — только собой. Мне просто необходимо было чувствовать дыхание бессмертия, чтобы иметь силы переносить суету.

Казалось, я умираю. Мой бунт нарастал. Усмирил его только Христос. Если философы и учителя духа давали мне набор правил для выживания среди себе подобных, то Он даровал бессмертие, которое я так искала. Если другие учили меня жить, то Христос пошёл за меня на крест. Никто до и после Него не делал ничего подобного.

Всё напоминает мне об этом — Его дом, Его люди, искусство, через которое я привыкла познавать мир. Теперь понимаю, почему мне так уютно было с живописью. Входя в творения Тициана, я поклонялась Христу вместе с волхвами и всеми теми Медичи и вельможами в соболях и парче. Слушая Моцарта, оплакивала Иисуса на Голгофе, искала Его среди всего, что считала совершенным, и лишь когда нашла по‑настоящему — узнала, не разминулась с Ним. Потому что Иисус восстал первый из мёртвых (Деян. 26, 23), первенец из умерших (1 Кор. 15, 20), дабы иметь Ему во всём первенство (Кол. 1, 18). Это было настоящее дыхание бессмертия.

Теперь, когда бывает трудно или непонятно, когда осознаю́, что не могу приютить у себя всех бездомных кошек и собак или достучаться до других, отбирающих у меня радость, когда моих сил недостаточно, чтобы вернуть себе мир, мне больше не страшно ни днём, ни ночью. Я наконец начала спать спокойно. Я нашла способ не умирать. Поэтому я до сих пор в Церкви.

И каждый год для меня наступает Пасха, когда в моём сердце воскресает Бог. И каждый год наступает Рождество, когда Он рождается в моих координатах. И я верю, что этому не будет конца.

Фото: Adrian Murray

Больше чем благодарность

В прошлом году во Львове начали делать операции по пересадке органов. Впервые за многие годы. Оказалось, что в нашем городе достаточно квалифицированных врачей, и потянулась к ним вереница людей, нуждающихся в новом сердце, новой почке или новой поджелудочной.

И всё бы ничего, если бы не этический момент. Соцсети обсуждают, как к этому относиться: посмертное донорство — благо или пренебрежение к покойникам? Сколько людей — столько и мнений. А пока в онлайне кипят страсти, Валерия, жена Сергея, которому во Львове пересадили сердце, написала письмо семье донора. Она надеется, что когда‑нибудь её слова прочитают те, кто подарил им самое ценное. Возможно, прочитают с нашей помощью.

«Мне трудно к вам обратиться, но я попробую.

Уважаемая семья донора! К сожалению, мы не знаем ваших имён и имени нашего донора. Вы — как неизвестный солдат.

Не проходит дня, чтобы я о вас не думала. Я хочу выразить вам благодарность за жизнь своего мужа. Если бы не вы, в ближайшее время его сердце остановилось бы, и я чувствовала бы всю ту боль, которая сейчас с вами. Вы спасли не только его жизнь, но и мою. Вы сохранили отца моим детям! То, что я чувствую, — это больше чем благодарность! Я восхищаюсь вашим поступком. И в то же время мне стыдно за своё счастье.

Обращаясь к жене нашего донора, я хочу пожелать Вам крепкого здоровья, сил и обязательно стать счастливой! Я обещаю беречь сердце, самое дорогое для нас обеих! Обращаясь к маме, я хочу Вас поблагодарить за то, что подарили жизнь и моему мужу. Родные мои, я вам буду благодарна до своего последнего вздоха!

Если у вас появится желание раскрыть имена или пообщаться, мы будем очень рады. Мы будем ждать. Нам важно молиться за душу нашего спасителя. Если у вас нет желания предоставить какую‑либо информацию, мы с уважением к этому отнесёмся.

Я надеюсь, что это письмо к вам дойдёт!

С уважением, жена спасённого человека».

Сколько сердец и почек потребуется в Царствии Небесном?

Я много думаю о том, важно ли для воскресения после физической смерти, чтобы все мои органы были на месте. Надо ли нам будет в Царствии Небесном переваривать пищу, качать кровь и выделять ферменты для расщепления белков, жиров и углеводов? И вообще, как далеко эти мысли отстоят от благочестия? Не сквозит ли в них эгоизм, мешающий мне принять решение о посмертном донорстве?

Потому что эти люди смогли. После подтверждённой смерти мозга их органы ещё послужат другим, незнакомым ближним. Сердце, которое было самым дорогим для одной женщины, стало самым дорогим для другой и её двоих детей.

Донорство — это когда я хочу поделиться с теми, кто остался жить, всем хорошим, что у меня есть и что я уже не смогу использовать. Это как кеды 35‑го размера, которые не смогу надеть, потому что выросла и я, и моя нога. После моей смерти моя библиотека перейдёт моим детям. Она важна для меня, просто в дальнейшем я буду иметь возможность общаться с Главным Автором всего, и мне уже не нужны будут книжки. Я оставлю живопись родным, потому что пойду созерцать совершенную красоту, отблеск которой видела на земле. Мне больше не надо лицезреть тени — я буду смотреть на оригинал.

Поэтому я отдаю сердце — ведь даже теперь, когда больше не могу думать, я не перестала любить. А если не перестала любить — значит, не умерла. Вот такие мысли крутятся в голове, когда читаю подобные исповеди людей, чьим родным дали с Небес и в операционной второй шанс.

Вот же оно, бессмертие! Только Христос даёт мне билет в следующую жизнь, Он Сам меня туда транспортирует. Более того, Он меня там ждёт! И с Ним рядом уже полным-полно людей, которых я успела полюбить на этой холодной голубой планете. А ещё Он успел позаботиться обо всех котиках и собачках, бывших мне друзьями, но столько звери не живут, поэтому в своё время они все переехали в рай. Теперь им дают райское молоко и у них вдоволь плюшевых мышей и косточек.

Я точно знаю, что все те люди, которых я любила с детства, никуда не исчезли. Мы просто в разных формах существования сейчас, но обязательно встретимся. От нас с мамой я посылаю им немного молитвы и ещё чего‑то очень важного, что невозможно облечь в слова.

Верю, что однажды мы снова наденем свои тела, как выстиранные платья, и переедем в небесные имения, где с детства собирали себе столько красивейших сокровищ. Среди ангелов и людей, стебельков травы, звёзд, кошек и текстов, напоминающих о бессмертии, всем хватит сердец, почек и поджелудочных. Потому что CHRISTOS ANESTI! Осознание этого факта даёт мне силы жить. Я не дрожу перед болезнями и ДТП и не страшусь разговоров о том, что после моей смерти какой‑то мой орган может ещё кому‑то послужить.

А ещё я хочу успеть подписать документы о добровольном донорстве. Потому что больничные пресс-секретари хорошо знают, что такое — одно мёртвое тело в морге вместо двух, и потому что они видят слёзы счастья на глазах у жён тех, кому дан второй шанс. Ради этого стоит жить. Нам тоже очень хочется быть причастными к жизни — именно поэтому мы пошли работать в больницы. Хотя ещё не выяснили для себя, кому в Царствии Небесном после Воскресения достанутся пересаженные сердца и почки.

Ирина Березовская, журнал "Отрок"